Онлайн книга «На край света»
|
— Мучение, а не езда. Мисс Чамли… — Хелен решила, что следовало прислушаться к совету наместника, хотя, по-моему, это был не совет, а приказ! Впрочем, убедить Хелен сложно даже людям почтенным. — Ее и молодой, вроде лейтенанта Бене, не убедит. Марион захихикала. — Ах, мистер Бене! Он испытывал к Хелен такое tendre [42] — весь корабль только об этом и говорил! — А вы, мисс Чамли? — Мы в основном о Франции разговаривали. Я всегда рада случаю поговорить по-французски. А вы говорите по — французски, сэр? — Не так бегло, как мистер Бене. — Уверена — на вашем корабле ему стало легче, потому что у нас он совсем загрустил. Все время молил о entretien, [43] о встрече тет-а-тет — ой, наверное, не следует об этом… — Прошу, продолжайте! — Дженет, не слушайте! Сэр Генри страшно разозлился. Понимаете, меня попросили постоять с подветренной стороны, у входа, мистер Бене ворвался в каюту, упал на колени и, декламируя стихи, схватил Хелен за руку. И тут корабль качнуло… Они как свалятся друг на друга! Неожиданно, словно по заказу, сэр Генри вошел в каюту с противоположной стороны, через вторую дверь, которой он обычно никогда не пользовался! Прямо как в театре! — А потом? — Он так вспылил! Сэр Генри, я имею в виду. И меня отругал. Можете себе представить? — Вполне. Хотя сам я не в состоянии на вас обижаться. — На меня обиделся даже мистер Бене, хотя и ненадолго: я пригрозила ему, что расскажу леди Сомерсет, как мучительно он стыдится своего имени. Потому он и перестал… — Ничего не понимаю. — Да, там все очень запутанно. Видите ли, его отец чуть ли не начал французскую революцию, а потом ему пришлось бежать, чтоб не попасть на гильотину, и он бросил все свои поместья, вообще все оставил, и взял новую фамилию, в насмешку над собой — по-моему, это очень по-французски. — Так вот в чем дело! Вот почему он так вскипел… Вот почему мистер Преттимен… И миссис Преттимен… — Думаю, как только война кончится, он вернет себе прежнее имя. — Мисс Чамли, а сколько вам лет? — вырвалось у меня. Мисс Оутс возмущенно пискнула, а мисс Чамли вздрогнула от неожиданности. — Мне? Мне семнадцать, мистер Тальбот. Почти восемнадцать. Вы ведь не думаете, что я… — Что вы — что? Мы обменялись взглядами. Мисс Чамли залилась нежным румянцем. — Что я слишком молода? — Нет-нет! Время… — Клянусь, я никогда не заставлю вас страдать! — Я… — Не переживайте, сэр! Мистер Бене рано или поздно придет в себя. А сэр Генри вообще уже давно все забыл. Я успокоила вас, сэр? — Да, конечно. Вы даже не представляете как. Неужели мы все это говорили? Неужели она и впрямь была такой юной, невинной, непорочной, а я был тронут ее милой болтовней? Чувства, которые всколыхнулись во мне тогда, питали все мое последующее существование. Где же он, тот юный безумец, которому нечего было терять, которому многому предстояло научиться и перед которым расстилалась целая жизнь? Да, что-то в этом роде мы и несли — и не притворялись. — Это происшествие, мистер Тальбот, надо благополучно забыть. Поступим с ним так, как велел когда-то нам мистер Джесперсон, преподаватель Ветхого Завета, говоря: «Стихи с двадцатого по двадцать пятый не следует изучать слишком уж пристально, а главу седьмую вообще должно пропустить!» — Иногда в этом есть смысл. — А вы знаете, Индия — совсем не библейская страна. Я точно знаю, потому что, когда мы были в Калькутте, я сверилась у кузена с круденовым «Полным толкователем библейских изречений». [44] Так вот, на букву «И» нет никакой Индии. — Как это грустно! — Нет-нет, я совсем не хотела вас огорчать! — Дорогая мисс Чамли, с вами моя жизнь состоит только из цветов и солнца! И что за беда, если завтра на небе появятся тучи? — Джентльменов солнце не страшит, потому что они не боятся загара. Но для юной особы — сами видите: перчатки на пуговицах до самых локтей, и без зонтика — никуда. В Индии местные жители — они такие милые, совсем-совсем коричневые, — так вот, местные жители при виде английской леди просто лишаются дара речи, как ангел в «Комусе». [45] Так что нам никак нельзя загорать, иначе мы не сможем нести благо, как делаем сейчас. Кузен говорит, что к концу века весь полуостров Индостан станет христианским. — И все благодаря цвету лица наших английских дам! — Вы надо мной смеетесь! — И не думал! — Дженет, не слушайте, пожалуйста. Мистер Тальбот, а вы нашли мою записку — ту, что я сунула в письмо леди Сомерсет? — А как же! — Поверьте, в тот миг, как письмо передали к вам на корабль, я готова была отдать все на свете, лишь бы вернуть мое послание назад, потому что оно было слишком прямым, слишком откровенным — вы наверняка нашли его чересчур… Чересчур… — О, мисс Чамли, да ваша записка буквально вернула меня к жизни! Я ужасно дорожу этим клочком бумаги и могу пересказать вам ее слово в слово. — Нет-нет, не стоит. И все-таки вам не почудилось, что слова могли бы быть и… — Для меня они священны. — Дженет, можете открыть уши. Дженет! Я обернулся. Мисс Оутс просунула руки под шляпку и плотно зажала уши. Вытаращенными глазами она смотрела назад, туда, откуда мы ехали. За нами бежал совершенно голый абориген с довольно-таки устрашающим копьем в руках. Пришлось несколько раз на него прикрикнуть. Он повернулся и исчез в зарослях кустарника — пожалуй, не из-за моих криков, а оттого, что потерял к нам интерес, как среди них водится. — Думаю, пора поворачивать. Наш злосчастный конь навострил уши и трусцой отправился назад. Он знал, куда бежит, и устремился к родному стойлу вопреки всем моим стараниям. Видимо, тормозить было не в привычке у его владельца. И в самом деле — к чему останавливаться у миленького деревца или около хорошеньких домиков, у колодца, у лодочной мастерской? Запястья мои горели от безуспешных попыток сдержать резвый бег скакуна. Мы выехали на мыс, с которого открывалась панорама залива. Сердце мое возрадовалось: на берегу стояла деревянная скамья для уставших путников, хотя рядом с ней и отирался абориген, озирая пристань с хозяйским видом! Лошадь встала у скамьи. Дикарь удалился, даже не обернувшись. |