Книга Маленькое Чудо, страница 18 – Патрик Модиано

— Мне кажется, вам не по себе.

Он посмотрел на меня так внимательно, что я расслабилась, как с аптекаршей. Мне захотелось все ему рассказать. И я рассказала про то, как мы гуляли с девочкой в Булонском лесу, про Веру и Мишеля Валадье, про возвращение на улицу Кусту. И про пуделя, который пропал навсегда почти двенадцать лет назад. Он спросил, какого цвета был пудель.

— Черный.

— А потом вы говорили об этом с матерью?

— Я больше не видела ее с того времени. Я считала, что она умерла в Марокко.

Я уже готова была рассказать ему про женщину в желтом пальто, про большой кирпичный дом в Венсене и про дверь Фальшивой Смерти, куда я так и не решилась постучать.

— У меня было странное детство…

Целый день он слушал радио и записывал в блокнот. Может же он теперь послушать меня.

— Когда мне было семь лет, меня звали Маленькое Чудо.

Он улыбнулся. Решил, конечно, что это очень милое, нежное прозвище для маленькой девочки. Его тоже, я уверена, мама называла всякими ласковыми именами, заходя поцеловать перед сном. Пушистик. Мышонок Чижик.

— Это не то, что вы думаете, — сказала я. — У меня это был сценический псевдоним.

Он сдвинул брови. Он не понял. В тот год моя мать тоже взяла псевдоним: Ольга О'Дойе. Она отказалась через какое-то время от своего фальшивого дворянства, но медная табличка с надписью ГРАФИНЯ ОЛЬГА О'ДОЙЕ так и осталась висеть на двери квартиры.

— Сценический псевдоним?

Я задумалась, стоит ли рассказывать ему все с самого начала. Про приезд матери в Париж, про балетную школу, гостиницу на улице Кусту, потом на улице Армайе, да и мои собственные первые воспоминания: пансион, пикап, эфир — из того времени, когда меня еще не звали Маленькое Чудо. Раз уж я открыла ему свой псевдоним, лучше придерживаться периода, когда мы стали жить вместе, мать и я, в большой квартире. Мало ей было собаки, потерянной в Булонском лесу. Ей понадобилось еще одно маленькое чудо, которое можно выставлять напоказ, поэтому, наверно, она и придумала так меня называть.

Он молчал. Может, почувствовал, что мне расхотелось объяснять или что я потеряла нить своих приключений. Я не решалась на него взглянуть. И неотрывно смотрела на зеленый огонек приемника, флюоресцирующее зеленое пятнышко, которое меня успокаивало.

— Надо показать вам фотографии… Вы поймете…

И я попыталась описать ему эти снимки, сделанные в один и тот же день: две артистки, Ольга О'Дойе и Маленькое Чудо, сфотографировались для съемок фильма, где моей матери предложили роль — ей, которая никогда не была актрисой. Предложили почему? И кто? Она пожелала, чтобы я сыграла в фильме ее дочь. Ее собственная роль не была главной, тем не менее она настояла, чтобы я находилась при ней. Вместо собаки. Надолго ли?

— А как назывался фильм?

— «Перекресток Стрелков».

Я произнесла это не задумываясь, как нечто заученное в детстве — молитву или слова песенки, которые знаешь от начала до конца, но смысла не понимаешь.

— Вы помните съемки?

Я пришла очень рано утром в какой-то огромный ангар. Меня привез Жан Боран. Потом днем, когда я освободилась и мне разрешили уйти, он повел меня в парк Бют-Шомон, неподалеку оттуда. Было лето и очень жарко. Я сыграла свою роль и не должна была больше возвращаться в ангар. Они попросили меня лечь на кровать, потом вскочить и сказать: «Мне страшно». Очень просто. В другой день велели, лежа на кровати, листать альбом с картинками. Потом в комнату входила моя мать в голубом воздушном платье — том самом, в котором она отправилась в гости, потеряв собаку. Она садилась ко мне на постель и долго смотрела на меня большими грустными глазами. Потом гладила меня по щеке, наклонялась и целовала, и все это мы повторяли много-много раз. В обычной жизни она никогда не бывала такой ласковой.

Он внимательно меня слушал. Потом что-то записал в блокнот. Я спросила что.

— Название фильма. Забавно было бы теперь его посмотреть, правда?

За двенадцать лет мне ни разу даже в голову не пришло посмотреть этот фильм. Для меня он как будто не существовал. Я никому о нем не рассказывала.

— Вы думаете, его можно посмотреть?

— Я попрошу приятеля, он работает в фильмотеке.

Мне стало страшно. Я почувствовала себя преступницей, успевшей позабыть про свое преступление, но вдруг оказалось, что где-то существуют улики. Преступница живет под чужим именем и так переменилась внешне, что узнать ее уже невозможно. Если б меня кто-нибудь спросил: «Вас случайно не звали когда-то Маленькое Чудо?» — я бы ответила нет и для меня в этом не было бы обмана. В тот июльский день, когда мать отвезла меня на Аустерлицкий вокзал и надела мне на шею картонку с надписью: «Тереза Шовьер. Фоссомброн-ла-Форе, улица Шмен дю Брео, дом мадам Шатийон», я поняла, что про Маленькое Чудо лучше забыть. К тому же мать строго-настрого наказала мне ни с кем в дороге не разговаривать и никому не говорить, где я жила в Париже. Я просто пансионерка, возвращаюсь домой на каникулы в Фоссомброн-ла-Форе, на улицу Шмен дю Брео. Поезд тронулся. Было очень много народу. Я стояла в коридоре. Хорошо, что у меня на шее висела табличка, иначе я затерялась бы среди всех этих людей. Забыла бы свое имя.

— Пожалуй, мне не очень хочется смотреть этот фильм, — сказала я.

Недавно в кафе на площади Бланш от какой-то женщины за соседним столиком я услышала выражение, которое заставило меня содрогнуться: «Скелет в шкафу». Мне хотелось спросить у Моро-Бадмаева, не портится ли от времени кинопленка, может быть, она тоже подвержена тлению, как мертвецы. Тогда лица Ольги О'Дойе и Маленького Чуда оказались бы изъедены цвелью и голоса их стали бы неслышны.

Он сказал, что я очень бледная, и предложил поужинать вместе где-нибудь поблизости.

Мы дошли по левой стороне бульвара Журдан до какого-то большого кафе. Он выбрал столик на застекленной террасе.

— Видите, мы находимся прямо напротив Университетского городка.

Он указал на большой дом по другую сторону бульвара, похожий на замок.

— Студенты, которые там живут, приходят сюда, и, поскольку все они говорят на разных языках, кафе назвали «Вавилон».

Я огляделась. Было уже поздно и совсем мало народу.

— Я часто сижу здесь и слушаю, как они болтают на своих языках. Отличная тренировка. Попадаются даже студенты из Ирана, но, увы, никто из них не говорит на степном фарси.

Кухня уже не работала, и он заказал два сандвича.

— Что вы будете пить?

— Стакан виски, чистого.

Примерно в этот же час я зашла тогда ночью за сигаретами в бар «Кантер» на улице Пюже. И сейчас вспомнила, как мне было хорошо, когда я выпила виски. Я свободно дышала, тревога отпустила меня, исчезла гнетущая тяжесть в груди. Мне стало почти так же легко, как в детстве от эфира.