Книга Адам и Эвелин, страница 43 – Инго Шульце

— Тебя ведь никто не ждет, для тебя все намного проще!

Эвелин встала и закрыла окно.

— Я все время говорил, что поеду обратно, что мне делать на Западе?

— Но ты совершенно иначе себя вел, зачем ты тогда таскал за мной все это: аттестаты, украшения, Эльфриду? Ты ведь везде найдешь работу. А платить тебе будут в сто раз больше. Зачем ты спрашивал про это у Михаэля? Я думала, ты всерьез об этом подумываешь!

Эвелин стояла в ночной рубашке около подоконника, скрестив руки на груди.

— А я думал, раз ты остаешься, значит, остаешься. Почему ты тогда не поехала с ними?

— Глупый вопрос, правда, за этот вопрос тебя бы надо — ладно, не трогай меня.

Адам встал с кровати и остановился перед ней.

— Ты думаешь, я бы решился пройти через все это, если бы я тебя не любил?

— Тогда не задавай таких дурацких вопросов. Мне в конце концов тоже пришлось через кое-что пройти.

— Ну ладно, мы квиты.

— Что это значит?

— Что я ни в чем не упрекаю тебя, а ты — меня.

— Звучит как договор о расторжении брака.

Эвелин спиной упала назад на кровать.

— И в какой момент тебе стало ясно, что ты хочешь уехать?

— Наверняка я поняла это только сегодня утром.

Она уставилась в потолок.

— Ты серьезно? После того, как он уехал?

— Я знаю только, что обратно я не поеду.

— И почему?

— Почему я поняла это только сегодня?

— Почему ты хочешь уехать?

— Потому что я не хочу обратно. Я не хочу снова работать официанткой, снова пытаться поступить, снова не получить места, снова видеть все эти рыла, которые спрашивают, почему я не за мир во всем мире, не хочу этого дерьма.

— Все будет по-другому, с третьего раза получится, ты поступишь.

— Нет. Я уже почувствовала слишком много свободы, я слишком привыкла.

— Привыкла к чему?

Адам присел на край кровати.

— К мысли ехать дальше. Я хочу дальше.

— Ничего себе мотивировочка.

— Я же тоже не знаю, понравится ли мне там, но я хочу попробовать.

— Попробовать, замечательно, а если не получится? Жизнь-то у нас одна.

— Вот именно.

— Ты никогда об этом не говорила!

— Да говорили мы об этом. Ты же сам развивал теорию про транзитные рейсы и разные посадочные талоны. Это была твоя идея.

— То была просто игра. Мы никогда не говорили, что попробуем это сделать.

— Я всегда об этом думала, всегда.

— Не верю я в это.

— Как ты можешь такое говорить? Мона и я только на эту тему и разговаривали, в мыслях Мона вообще уже была не здесь!

— И вернулась назад.

— Ну и что? Что это доказывает?

— Что она его любила.

— Это неправда, просто-напросто неправда. Как ты думаешь, почему ей уже все было до фени? Она просто смеялась, когда Габриэльша что-то говорила, просто смеялась. Для нее Майк был билетом на Запад, вот и все.

— Тогда она могла бы и не уезжать домой.

— О чем мы вообще говорим?

— Ты ведь уволилась. Это тоже было связано с отъездом?

— В каком-то смысле да.

— И как?

— Мона все время говорила, что это эпоха наших молочных зубов, настоящие зубы появятся позже.

— Это смешно, неужели ты не понимаешь, насколько это смешно, эпоха молочных зубов…

— Это дало мне такое чувство свободы. Так всегда было. Пошли они все, если так, то я просто уеду.

— Это ребячество, Эви.

— Почему?

— Такое чувство свободы!

— Если свобода — это ребячество, значит, я — ребячливый человек. Но я так чувствую.

— Лучше бы ты немного подумала.

— Мне больше не нужно об этом думать, я уже слишком долго об этом думала. Почему ты-то не хочешь уехать?

— А зачем мне?

— Значит, это как раз ты не думаешь! Я тоже могла бы сказать: тот, кто не хочет уезжать, просто не подумал.

— Зачем мне об этом думать, если я вообще не хочу уезжать?

— Зачем мне об этом думать, если я вообще не хочу оставаться? Ты вообще понимаешь, насколько ты высокомерный, ограниченный человек!

— Да для меня просто нет такого вопроса. Зачем мне вообще уезжать?

— По крайней мере, ты спрашивал у Михаэля…

— Глупости! Мы просто болтали. О чем-то ведь надо было разговаривать.

— Все об этом думают, и ты тоже об этом думаешь. Нет никого, кто бы об этом не думал.

— Это значит, либо я еду с тобой, либо разрыв?

— Да ведь становится только хуже и хуже. — Эвелин повернулась на бок и посмотрела на Адама. — После сорокалетней годовщины ГДР такое начнется. Ты же всегда гораздо больше, чем я, возмущался. Ты забыл, что сделали китайцы? Как ты этого не видишь!

— Все будет иначе. Взгляни на поляков. А если венгры не закроют границу…

— Говорю тебе, они нас больше не выпустят: нет человека — нет проблемы. Так и будет!

— Они не смогут так поступить!

— Они уже много чего смогли.

— И сколько это будет продолжаться? — спросил Адам, не глядя на Эвелин. — Они нас уже достаточно долго терпят.

— Ангьяли?

— Он вообще заплатил?

— А как же?!

— Пепи кое на что намекнула. По крайней мере, он заплатил не все.

— Ну, в том, что нас обокрали, он не виноват.

— Ангьяли тоже.

— Если он действительно не все заплатил, значит, он пришлет. Получат они свои деньги. У тебя от этого угрызения совести?

— Какие угрызения совести?

— Не нужно тебе мыть посуду, им это не нравится, они хотят тобой восхищаться, — может быть, даже как своим зятем, — но им точно не нужен мужчина, моющий посуду.

— А что плохого в мужчине, моющем посуду?

— Ничего, но ты здесь не дома.

— Я знаю, что делаю.

— Можно тебя кое о чем спросить? Мне просто интересно, это не упрек — у тебя с Пепиной мамой тоже было?

— Как тебе такое в голову пришло?

— Да или нет?

— Нет, с какой стати?

— Звучит немного неубедительно.

— Эви, пожалуйста! Не начинай!