Книга Записки на кардиограммах, страница 29 – Михаил Сидоров

— Так что, кто со мной к этим?

Все молчат. Я и сам знаю, что бесполезно, но не могу я так Леху бросить — десять лет из одного котелка ели.

— Я. Только до девяти надо, пока они домой не разъехались.

— Вень, мы на «восьмерке», если на маршрутке, то успеем. Кто еще с нами?

А никто — бесполезно.

* * *

— Ибо сказано — не мечите бисера перед свиньями!

Это были первые слова с момента, как мы оттуда ушли — уж очень мерзко на душе было, как после вызова в баню, где бандюки гудят.

В какой-то момент мы поняли: твари они! Повернулись, вышли и сели в автобус.

Голубое небо, снежок, раскатанные пацанами полоски льда.

— Который час, Вень?

— Полдень.

Мелькнула подстанция. Ни одной машины, в полях все.

— Пошли выпьем? Тут на углу кафешка уютная.

— Давай.

Первой, кого мы увидели, была Леха. В дрова. С устатку, натощак, в одно жало, четыреста «Дагестанского». Ее уже окликали какие-то подонки в «пилотах», но она, сидя спиной, ни на кого не обращала внимания. Я тронул ее за плечо.

— Лар, это мы. Пойдем отсюда.

Она резко вскинула голову, всмотрелась. Узнала. Ничего не ответила. Глаза потухшие, зареванная — первый раз ее такой вижу.

— Пошли, Ларис. Давай, Вень.

Я поднырнул под одну руку, Северов под другую. Встали.

— Погодь. — Он сунул в карман бутылку. — Теперь пошли.

Вышли на улицу.

— Ты знаешь, где она живет?

— На Науки, по-моему. Леха, говори адрес.

Леха молчала. Хорошо набралась, качественно.

— Может, на станцию? Адрес узнаем, домой звякнем…

— Еще не хватало, ты чё? Иди тачку лови. Я постою с ней.

— А позвонить?

— От меня звякнем.

* * *

— Жаль, ванны нет. — Да. Такой вариант я как-то не предусмотрел.

Леха сотрясалась над унитазом. Штормило ее по-черному.

— У тебя церукал есть?

— Угу. Сейчас мы ее по полной схеме откапаем.

— Слушай, у нее «вертолет» — соскакивать будет.

— Тазик поставим. Побудь тут, я пойду приготовлю.

Я приоткрыл дверь. Леха, стоя на коленях, отдыхала, стирая запястьем текущие по лицу слезы. Подошвы колготок у нее запылились, джемперок на спине задрался, обнажив полоску белой кожи с острыми, как в зоомузее, хребтинками. Я протиснулся внутрь и сел рядом. — Как дела, Ларыч? Отпустило? Она часто-часто закивала. — Помочь тебе? И стоном-выдохом: — Д-да. Я умыл ее, взял на руки и отнес в комнату. Веня уже наладил систему и теперь прилаживал над кроватью флакон с глюкозой. Покрывало он снял. Положив Лариску поверх одеяла, я стащил с нее джинсы, колготки и потянул через голову джемпер. Он снялся вместе с рубашкой. Лифчика под ней не было. — Погоди. — Веня порылся на полках и кинул мне оливковую футболку с длинной надписью на французском. — Надень на нее.

Мы завернули Алехину в одеяло, накрыли пледом, сунули к ногам грелку. Северов вогнал ей в вену катетер, фиксанул пластырем, подсоединил капельницу. Леху пробило. Захлебываясь, она шептала «спасибо» и ловила нас за руки, пытаясь прижаться к ним мокрым лицом. — Слышь, Вень, может релахой ее ширнем? — Так заснет. Домой ей позвони, объясни чё как…

* * *

— Короче, их с Белкой с утра к главному на ковер, а оттуда в прокуратуру. Леха на прокурора забила, пошла нарезалась, а Белка до сих пор там.

Мы сидели на кухне и допивали коньяк. В кастрюле доваривалась картошка, в сковородке подрумянивались «Поморские». Лариска спала.

— Кто говорит? — Он высыпал в шкварчащее масло нарубленный лук. Сразу потянуло вкуснятиной, и жрать захотелось безумно.

— Пашка Пак. Края девкам, похоже. Скоро там?

— Три минуты. Может, покурим? Давай по последней курнем и садимся, ага?

— Слушай, ты кури, я не хочу. Пойду систему перестегну — пора, наверное.

Глюкоза с тиамином откапала. Я поменял бутылки, воткнул гемодез. Отрегулировал капель на двадцать в минуту. Леха спала. Нормально спала. На полу стоял тазик, на полке кружка с морсом.

Северов курил на балконе. Я огляделся. Книги, книги, книги. Целая полка всякой скачанной с Интернета и распечатанной на принтере всячины: «Путеводитель по Галактике для путешествующих автостопом», «Никто не уйдет живым», «Парк Юрского периода». Россыпи компактов и горы кассет. «Шэдоуз», «Дайр Стрейтс», «Криденс». «Бердз» мои любимейшие. Спрингстин, Дилан, Уэйтс. Альберт Кинг и Фредди Макдауэлл. Саймон с Гарфанкелом, Саймон без Гарфанкела, Гарфанкел без Саймона — здесь были все. Все, что я хотел бы купить, переходя от полки к полке в «Кастл-Роке» или в «Долине Бартанга».

Висели плакаты — захорошевший Марли с джойнтом в руке, Дженис в огромных, на пол-лица, очках и теперешний, изрезанный морщинами Ричардс с «Телекастером» и повязкой на голове.

Вдоль стен висели фотки: горы, пустыни, закаты. Причудливый хаос камней и нереального цвета море. Багровый диск солнца с трехпалой лапой лучей, свинцовая рябь воды. Фотки были большие, тридцать на сорок, в дешевых дюралевых рамках. Стояли гитары — одна новая, а другая вытертая, как джинсы; стоял рюкзак, дорогой и неброский — все они явно находились на своих, специально отведенных для них местах.

А главное — висела маленькая корабельная рында. Я не удержался и тихонечко дернул.

Звонкий, чистый, чуть резковатый удар с долгим серебряным затуханием.

Одна склянка, сэр.

Гляди в оба, матрос.

Слушаю, сэр.

Я заглянул внутрь. Там на гладкой поверхности было вытиснено:

«1906 годъ. Съ фабрикъ купца Долгополова».

— Нравится?

— А то! Откуда?

— Подарок. — Веня говорил шепотом. — Пойдем поедим?

После еды растащило вконец. Спать захотелось — просто валило с ног. А ведь еще домой ехать, душ принимать — неохота грязным в постель, до сих пор Екатерининским пахну.

— Ладно, Вень, спасибо, пойду я. Блин, рубит по черному.

— У тебя дела какие-то, что ли?

— Да нет. Просто пока доеду, пока вымоюсь… шмотье еще постирать надо.

— Так оставайся у меня. Одежду в машину сунем, я тебе чистое дам.

— Спать охота.

— Спальники есть. Капельницу отстегнем, как откапает, и заляжем.

— На полу?

— На полу.

— Ладно. Тогда я в душ первый.

Северов порылся в шкафу, вытащил трусы с футболкой.