Онлайн книга «Записки на кардиограммах»
|
— Понял. — Не слышу! — Понял. — Ха-а-ароший п-е-е-ес. Готово — Че? — Готово. — Пошли в кабину. * * * Шестой час. Спать хочется смертельно, но усталость такая, что уже не заснуть. Тупая боль в коленях, кислятина во рту, прокуренная до кожи одежда. — Ну, и какая падла мне спать мешает? — Платформа Пост Ковалево, мужик без сознания. Вышел заспанный Северов. Достал сигарету, смял пачку. Не надев до конца куртку, взял вызов, вчитался. Дым сигареты, поднимаясь, ел глаза, и он досадливо щурился. — Встречать будут? — Не факт. Езжайте… * * * — Блин, попали. Труп. Стылый, сидячий, без документов. Грязный, рваный, нечесаный — бомж. — Пуркуа? — Здесь, Вень, граница проходит. Грань города и деревни. Поэтому менты сначала друг с дружкой ругаться будут, — городские кивать на всеволожских, а те на транспортных, — а часа через два, когда ты ответственного подключишь, скажут, что нет наряда. С восьми до девяти тоже никто не приедет — пересменка. Так что дай бог, если к десяти явятся. — И что делать прикажешь? — Не знаю. Давай капокурим для начала. Я вытащил сигареты, Северов чиркнул спичкой. Деревья вдали озарились светом. — Никак электричка. Возникла пауза. — Ты думаешь о том же, о чем и я? Он кивнул: — Шхеримся. Мы оттащили покойника за кассу. Электричка остановилась. Двери разъехались. — Давай! Он подхватил под мышки, я под коленки, внесли в тамбур, прислонили к стене, выскочили. Осторожно, двери закрываются! — Вот теперь он точно Всеволожский. Звони. — Четырнадцать-восемь-шесть, свободны. — На станцию, восемь-шесть. * * * И опять не доехали: как специально для вас, мальчики — железнодорожная станция Ржевка, сбило поездом. Говорят, еще жив… Понеслись как ошпаренные. Обычно товарняк на скорости бьет насмерть, а тут живой, надо же! Пока, правда: череп деформирован, кости под руками гуляют, кома и Чейн-Стокс [54] в полный рост — подышит, перестанет. Ну что: схватили, повезли, даже капельницу успели воткнуть на ходу. Через три минуты захлопал челюстью, подвздохи — все. Екатерининское, дом десять. * * * Когда у кого-то случается смерть в машине, об этом сразу узнает вся станция. По запаху. Зашел, народ носом повел: рассказывай, кого зачехлили? Шмон на Екатерине царил жуткий — всю ночь свозили. Коридор был забит. На каталках лежали валетом, а на полу, у стен, истекая всевозможными жидкостями, уходила в мигающую темноту шеренга завернутых в простыни останков… — И когда разорвутся все нити и я лягу на мраморный стол — будьте бережны, не уроните мое сердце на каменный пол. Б…дь! — А я у Мураками читал: белизна, стерильность, прохлада. Бесшумные подошвы, крахмальная роба у персонала… охренеть можно. Мы стояли на улице и проветривались. — Беспонтово, Вень, в тепле опять завоняем. — Черт, форму домой тащить — насквозь провоняла. Надо будет душ принять, как приедем. — Он у нас страшненький. Вода с запахом — из фановой трубы, не иначе. — По фигу. Я однажды над унитазом из шланга поливался, и то ничего. — Это где? — В Иордании, после Мертвого моря. Высохнуть нереально. Жара сорок семь, а не сохнешь, хоть тресни, сидишь, как маслом облитый. А самая задница — во всем этом рассоле в одежду влезать. — Там же вроде души есть. — Это на пляжах, а пляжи все платные. Меня жаба задушила, и я в сторонке купнулся, после чего понял, что ошибся. Иду, страдаю, вижу — аттракционы, прямо на берегу. Я туда: мужики, выручайте! Они мне: душа нет, зато шланги в сортирах длинные, хочешь — пожалуйста! — А зачем шланги? — Они бумагой не пользуются. У них там либо краны со шлангами, либо кувшины. А мне в тот момент настолько по барабану было… Так что я теперь где угодно вымоюсь. Но с душем не получилось — беда стряслась. Леха с Белкой влетели. Их, в отсутствие врачебной бригады, на «без сознания в иномарке» услали. Пока они эту иномарку во дворах нашли, пациент благополучно усоп. Сняли кардиограмму — готов. Пятьдесят лет, кавказец, и с ним трое сородичей. Совали деньги, Леха не взяла. Тело в салон тоже — инструкция. Отзвонилась: смерть до прибытия, жду милицию. Те услыхали и пулей в стационар, развернули там зелень веером — на раз взяли. Заперлись изнутри, чайку попили и вышли через час со скорбными рожами: умер, сделали все, что смогли. Историю завели, СЛР [55] расписали, экэгэшки [56] подклеили — все честь по чести, у них этих кардиограмм — километры, на все случаи жизни. И Леха в вилке, де-юре, куда ни кинь. Неоказание помощи — статья в трудовой, барабанный треск, срывание эполет… Сидим, курим. Молчим. Девки, как вдовы черные, сигареты одну от другой прикуривают. — Надо делегацию засылать. — Бесполезняк, не подпишутся. Что они, дурачки, что ли, сами на себя клепать? Они сейчас как мушкетеры: один за всех… — Ну ведь не нелюди же они! — Ты серьезно? Думаешь, они в одночасье пеплом обсыплются и каяться побегут? Да клали они на нас! — Может, Виолу подключим? Это Веня. Он с ней еще мало знаком. — С разбегу! Она, Вень, за императорской ложей чутко следит: палец вниз — добивает, палец вверх — ладно, живи, падла! Ни разу за нас не заступилась, ни разу. — М-да, вилы…. А ты говоришь, чехол с утра — к деньгам. — У вас двое, что ли? — Угу. Один до прибытия, второй в машине. Про того, что поехал во Всеволожск, я упоминать не стал. — А у вас? — Один. — До? — До. У Сметанина тоже до плюс этот… Лехин. — Что это на них сегодня такой мор напал? — Облака на Марсе не так встали, вторые сутки вдевают. — Третьи. Позавчера тоже мало не показалось. Значит, скоро затишье. Вызовов шесть-семь, и ночью спокойно. День, другой — и все заново. |