Онлайн книга «Записки на кардиограммах»
|
— Ну, ты прям как из яйца вылупился. Спрячь шпагу, монсеньор, арестуют: не те времена! — Так, началось: не мы такие — времена такие. — Вот именно. А насчет женщин… Имей в виду, браки по расчету самые прочные. — Да, я знаю. На Ритуле ты ведь тоже по расчету женился. — Ага. Жуть, как на вас приподнялся, на семье военного пенсионера. — Брось. Ты ведь ее по-настоящему не любил никогда, просто красивая девочка приглянулась — у молодого и перспективного администратора должна быть очаровательная жена. — Я Ритуле дал то, чего она от таких, как ты, не дождется. — Да ей это на фиг не надо было! Мы с ней другие вещи ценили. — Ты, может, и другие, а она — нет… Отец его терпеть не может. Недавно Ромыч десять соток купил и, когда все у родителей собрались, начал перед женщинами разглагольствовать: — Сейчас надо вкладывать деньги в недвижимость, в землю… все умные люди так поступают. Деловой, словно с ним из Центробанка регулярно советуются. Мать — она вообще к нему с пиететом, — кивает, и Ритуля — квашня! — сидит, поддакивает. Батя слушал-слушал и н-н-на ему промеж глаз. — Да-а, — говорит, — ты у нас теперь крупный землевладелец. Латифундист. Целых четверть акра в Пупышеве. Ромыч тогда сделал вид, что не обиделся, ему это хорошо удается, привык уже. При отце они таких разговоров больше не заводят, но меня поучать по-прежнему обожают. * * * — …дурачок какой-то. Да все так делают, всегда так было, и жизнь так устроена! И не переделать ее. А раз так, надо по ее законам играть. Чего ты всем этим своим донкихотством хочешь добиться, я не понимаю? — Я, Ритуля, хочу устать от усталости, а не от собственной старости. Как в песне; помнишь? Или забыла уже? — Инфантилизм это. Четвертый десяток скоро, а все с протянутой рукой стоишь, к чужим в машины напрашиваешься. Свою пора бы иметь… * * * Парамон, зараза, мне только после их свадьбы поведал, как он Ромыча на первом курсе в сортире застукал, когда тот в бутылку из-под «Хайнекена» «Жигулевское» переливал. Тогда «Хайнекен» мог себе позволить только солидный человек, а Ромыч канал под солидного: был старостой курса, ходил в костюме и в обеденный перерыв ежедневно пил заморское пиво. Парамон — вот ведь Шерлок! — заметил, что Ромыч никогда бутылку не допивает и вместе с крышечкой уносит с собой, целый день глаз с него не спускал и, в конце концов, вывел на чистую воду. Только вот не сдал он его тогда, пожалел, а впоследствии пожалел, что пожалел — Ромыч ему это запомнил. * * * — Свою, говоришь? А ведь сам ты машину в кредит взял. — Ничего подобного. — Ну или занял у кого-то. Мы ж тебя в первом семестре еще раскусили — на брюхе шелк, а в брюхе щелк. Смело табличку можно вешать: «На витрине выставлены муляжи». Ты ж ведь как банановая республика — всему миру должен. Потому и рвешься наверх, дескать, дорвусь — рассчитаемся. А ну как обломаешься, а? — Не обломаюсь, не бойся. — Да, пожалуй, что и так. Просто сменишь в нужный момент хозяина, и порядок! Такие, как ты, от гельминтов произошли, от кошачьих двуусток. О вас потом в учебниках напишут: то был подлинный расцвет царства сосальщиков… — А ты не боишься, что я сейчас… — Нет, Ромыч, не боюсь. Сейчас ты утрешься. Ты это и сам знаешь. Утрешься и как ни в чем не бывало будешь мне улыбаться долгие годы. А потом нагадишь, как в «Бочонке амонтильядо», как Валерке Парамонову нагадил. Ты умеешь, я знаю… — Пошел вон отсюда! — Да уж не беспокойся, не останусь. * * * — Ну что, хлопцы, в седло? — Ох, ребятки-ребятки, так и не прикорнувши всю ночь… Плохо еще кому-то? — Да как вам сказать… — Что там, Вень? — Потом скажу, не здесь. — Чую — жопа. До свидания, бабуля. Поесть после инсулина не забывайте. — До свидания, милые. До свидания, хорошие. Дай бог здоровья… — Так чего там, Вень? — Мужик в подъезде повесился. — Иди ты! — За что купил… — У них что, блин, фестиваль нынче? — У них, похоже, по жизни фестиваль. Пороховская, сорок девять, Жень. * * * — Фигассе, утро в деревне! Мужик. В валенках. В пролете между вторым и третьим. Как к лифту повернешься — во всей красе виден. Выбрал время, говнюк! — Милицию вызвали? — Вызвали. Хорошо еще, я первый его заметил, а то у меня жена беременная. Прижал ее к себе, глаза ладонью закрыл и провел. Вы его снимете? — Нет. — Сейчас народ потянется — вдруг кто еще беременный будет? Или с сердцем кому плохо станет? Может, снимете? Я вам ножик дам. — Да ножиков у нас у самих навалом. Таких только милиция вынимает, понимаешь — а вдруг ему помог кто-то? — И что делать будем? — Встанем у двери, будем входящих предупреждать. — Да не надо — вон, приехали уже. Хлопнула дверь, затопали шаги. Трое. Один, правда, возвращается. — Что у вас тут? — Висит. — Понятно. Сержант и девка-стажерка. Жвачку жуют, чавкают. — Направление вам? — Не. Мы патрульные. Услышали по рации, посмотреть заехали. — Тогда встань у двери народ предупреждать. — Не. Нам ехать надо. Уходят. Экскурсанты, мля. — Кофе хотите? — Хотим. — Ты давай вниз иди. — Фиги! Вы тут кофе пить будете, а я на сквозняке мерзнуть. — Мы тебе принесем. Давай. Феликс спускается. Проходит пролет. — Ох, ни хрена ж себе!!! — Чего там? — Иди сам посмотри. Много я ментов видел, много о них слышал, но чтоб такое… Босой висит, без валенок. Сняли. — То-то я думаю — их же вроде трое было. — Один вернулся сразу. Я думала, поплохело ему. — Ага, как же! Похорошело. — И ведь не побрезговал, мусор. Мужик, похоже, с таким еще не встречался — взгляд такой, будто глазам не верит. Надо занять его чем-нибудь. — Вы там что-то говорили про кофе? — Да-да, минуту. Мы сидим рядком, спинами к батарее, и прихлебываем из кружек. |