Онлайн книга «Резиновый бэби»
|
– Привет, ты здесь живешь? – Да, а ты? – Я с мамой. А мы были в Лондоне! – Здорово! – А правда, что Гайд-парк стоит миллион долларов? Что-то не верится! – Мальчик открыл рот, выпятил нижнюю челюсть и подвигал ею из стороны в сторону. – Конечно, нет, он бесценен, он – национальное достояние. – Нет, он больше чем миллион не стоит! Чего там – одна трава! Была бы пшеница... Нет, не стоит! – От этого движения челюстью казалось, что тело его тоже с этим не согласно. – Я тебе говорю – ему нет цены... – То есть как нет? – К нему вернулось привычное выражение лица. – А так, его не продают, никогда не продавали и никогда не будут. – Ну а если все-таки за большие деньги? – Не будут. – А за очень большие? – Нет! – А что там стоит? Трава да деревья... Понятно, почему не продают! Он за такие деньги никому не нужен! Мальчик побежал в другой конец зала и подобрал там что-то с пола. * * * Фильм наконец закончился, пресс-конференция по его поводу тоже. Критики и журналисты боролись у фуршетных столов, когда у меня в сумке опять затрясся телефон. – Ты в засаде просидела у меня всю ночь. Говорить можешь? – Я на фуршете. Откуда у тебя мой номер? – Все, что нельзя купить за деньги... Можно... – Понятно. – Интересно тебе на фуршете? – Жуть... – Тебя забрать? – Зачем? – Я пришлю за тобой машину? – Нет... – Не хочешь? – Сложно все. – Я хочу тебя видеть... Очень. – У меня есть муж... – Я тебя прошу. – Извини, у меня вторая линия... Алло? Муж откашлялся мне в ухо. – У тебя опять был отключен телефон... – Была пресс-конференция... – Зачем тебе вообще телефон? – Может, он мне и не нужен... – Нет, я серьезно. – И я серьезно – он мне не нужен. – Ну хорошо! Я звоню, чтобы сказать, что завтра прилетаю в четыре, и если все будет в порядке – к шести в отеле. Поняла? – Да. – Во сколько завтра? – В четыре. – А в гостинице? – В гостинице... – О чем ты все время думаешь? – Что? – В шесть должен быть, поняла? – Да. – До завтра! Пока! – Пока! Хотела вернуться на другую линию, но потом просто отключила телефон. Совсем. * * * Утром наследник стоял, скрестив на груди руки, чуть привалившись на капот автомобиля, который перегораживал вход в отель. – Привет. – Привет. – Ты куда? – В Кунсткамеру. А ты куда? – А я с тобой. Садись. – Я пешком. – Да зачем... Так удобнее. – Я хочу пешком... – Но так же проще... – Давай, кто быстрее... – Я повернулась и пошла в сторону Дворцовой площади. Он махнул водителю, снял пиджак и неловко пошел за мной. Что-то говорил, но я не слышала, так как рядом со мной громкий агрегат чистил асфальт. Площадь в эту рань была пуста, а Эрмитаж затянут зеленой сеткой. Как дорогой сундук в старой продуктовой авоське... Под ногами волновалась брусчатка. – Подожди! – Я никогда не знала, что в Зимнем есть внутренний двор. Вообще Питер – город внутренних дворов... – Хочешь, чтобы нас туда пустили? – Нет, я хочу так, как и должно быть – через решетку это наблюдать. Еще не убрали с ночи мусор. Бутылки из-под пива и всяческая упаковка кричали о том, как весело здесь было вчера, а сегодняшнее спокойствие – субстанция кажущаяся и нереальная. Мы обогнули Зимний в сетке и вышли на набережную. Справа, далеко за водой, лениво сиял купол Петропавловского собора. – Такие места, как Кунсткамера, точно не открывают раньше одиннадцати... Пойдем до Исаакия... – Это была первая искренняя фраза, сказанная им. На Адмиралтейском проспекте китайцы раскрывали шаткие столы для сувениров. Через Александровский сад мы прошли до улицы Декабристов. У Исаакиевского собора стоял большой автобус, из него высыпали корейские туристы и сбились в кучу вокруг открытого багажника старого «жигуленка», откуда хмурый мужик продавал открытки. Сели в ресторане гостиницы «Англетер». Иссакий дыбился за окном розовым гранитом. – Храм мой храм молитвы наречется... Через дорогу на мир смотрел портрет Пенелопы Крус в три этажа, рекламирующий тушь для ресниц «L'Oreale». Ее правое ухо не умещалось на фасаде и заворачивало за угол. От Исаакия оно казалось огромным, а от «Астории» – крошечным. – Мне хорошо с тобой молчится... – Да? – Да. О чем ты думаешь? – Об относительности всего... – Я обвела рукой вокруг. – То есть? – Вон тот человек, что вышел из храма, видишь, в полосатой рубашке... Смотрит на Пенелопу и думает, какие у бедняжки уши-великаны, а я здесь завидую ее детским раковинкам – и оба мы неправы и правы одновременно... Результат эксперимента напрямую зависит от точки зрения наблюдателя... – Слушай, ты такая... У меня просто все внутри тает... – Брось. – Не брошу... Я тебя теперь не брошу... – Пошли в Кунсткамеру. – Давай. Куда угодно. * * * Мне казалось, что отвратительный запах, проникая под одежду, ползет у меня по коже. Как обычно, в женский туалет стояла длинная очередь. Передо мной девушка с сумкой на толстой золотой цепи говорила уставшей женщине, широко раскрыв глаза: – Я совсем не испугалась... Я думала, что страшнее будет... Может, фантазия моя слишком сильная, что ли... Но не страшно было... Правда... Совсем не страшно. То есть, конечно, можно было испугаться... По идее... Но я не испугалась... Подумаешь, зародыши там всякие в колбах... И дети... Может быть, толстокожие мы теперь такие, но мне страшно не было. Нет, совсем не страшно... Я помню, когда маленькая была, мы на помойке нашли младенца мертвого... Так он мне до сих пор снится... А тут... Ну совсем не страшно... Может, потому что они какие-то не цветные, что ли... Лет-то им сколько... В банках своих выцвели давно... А без цвета будто и не настоящие... Вот, наверное, потому и не страшно. А тот, на помойке, был яркий-яркий... Прямо фиолетовый или багровый... Не помню... Но точно цветной-цветной... Цвет – это сила... |