Онлайн книга «Белые зубы»
|
После того поцелуя, который Самад и по сей миг ощущал на губах, он сжал ее руку, требуя назвать место, где они снова увидятся, не здесь, а где-нибудь далеко отсюда («жена, дети», ни к селу ни к городу пробормотал он), — и удивился, да, удивился, когда вместо «Ислингтон», или «Вест-Хэмпстед», или на худой конец «Свисс-Коттедж» она прошептала: «Харлзден. Я там живу». — В Стоунбридж-эстейт? — встревоженно спросил он, думая: вот она, изощренная кара Аллаха, и воображая себя лежащим на любовнице с десятисантиметровой финкой какого-нибудь гангстера между лопатками. — Нет, но недалеко оттуда. Хочешь встретиться? В тот день Самадов рот — одинокий стрелок на поросшем травой холме — убил его разум и взошел на трон. — Да. Еще бы, черт возьми! Да. Самад снова поцеловал Поппи, на этот раз отказавшись от прежнего относительного целомудрия и ловя ее грудь левой рукой, и с блаженством ощутил, как у нее перехватило дыхание. Далее последовал краткий обмен необходимыми расшаркиваниями, благодаря которым лжецы меньше чувствуют себя лжецами. — Мне не следовало… — Я не знаю, как это… — Нам нужно встретиться и поговорить о том, что… — Да, нам нужно поговорить о том, что произо… — Да, что-то произошло, но… — Моя жена… дети… — Давай немного переждем… две недели. Итак, в среду? Четыре тридцать? Харлзден-Клок? По крайней мере, в этой жалкой суете ему повезло со временем: он сошел с автобуса ровно в 4:15, так что у него было еще пять минут, чтобы забежать в туалет «Макдоналдса» (на входе стояли черные охранники, черные охранники не пускали черных) и выскочить из-под ресторанных софитов в темно-синих брюках, шерстяном свитере с треугольным вырезом и серой рубашке; в нагрудном кармане лежала расческа, с помощью которой он надеялся пригладить свои густые волосы. На часах — 4:20, пять минут можно потратить на визит к кузену Хакиму и его жене Зинат, которые держали местный магазинчик «1,5 фунта» (покупатели, заходя в подобные лавчонки, думают, что это максимальная цена, однако при ближайшем рассмотрении выясняется, что столько стоят самые дешевые товары) и которые должны были, сами того не подозревая, обеспечить Самаду алиби. — Самад Миа, ого! Потрясающе выглядишь! Должно быть, на то есть причины… У Зинат Махал был огромный, как туннель Блэкуолл, рот, и Самад очень на него рассчитывал. — Спасибо, Зинат, — ответил Самад с хорошо обдуманным лицемерием. — Что же касается причины… не знаю, стоит ли говорить… — Самад! Я — могила! Твоя тайна умрет во мне. Стоило кому-нибудь что-нибудь сказать Зинат, как это тотчас распространялось по телефонной и радиосети, забивало эфир и каналы спутниковой связи и в итоге, протаранив атмосферы далеких планет, доходило до жителей развитых инопланетных цивилизаций. — Дело в том… — Во имя Аллаха, продолжай! — вскричала Зинат, от предвкушения свежей сплетни почти перевалившись через прилавок. — Куда ты идешь? — В Королевский парк, на встречу со страховым агентом. Мне хочется, чтобы Алсана после моей смерти не нуждалась, но… — Он погрозил пальцем увешанной драгоценностями собеседнице с густо накрашенными глазами. — Я не хочу, чтобы она знала! Мысли о смерти, Зинат, ей неприятны. — Слышишь, Хаким? Бывают же мужчины, которые заботятся о будущем своих жен! Иди, кузен, иди, не смею тебя задерживать! И не волнуйся, — прокричала она ему вслед, уже протягивая к телефонному аппарату руку с длинными загибающимися ногтями, — я ни слова не скажу Алси. Алиби было обеспечено, и теперь Самад должен был за три минуты решить, что пожилой мужчина принесет молоденькой девушке; что пожилой коричневый мужчина принесет молоденькой белой девушке на перекресток четырех улиц, запруженных черными; что в таком случае подойдет в качестве подарка. — Кокос? Поппи взяла в руки волосатый шар и взглянула на Самада с растерянной улыбкой. — Занятное сочетание… — Самад немного нервничал. — Скорлупа ореха, а внутри сок, как у фрукта. Снаружи коричневый и морщинистый, внутри белый и нежный. А в сумме совсем неплохо. Иногда мы используем его, — прибавил он, не зная, что еще сказать, — для приготовления карри. Поппи улыбнулась; это была необыкновенная улыбка, осветившая каждую черточку прелестного лица, в ней сияло что-то светлое, не ведающее стыда, что-то, что было лучше и чище этой их тайной встречи. — Прелесть, — сказала она. * * * На улице Айри, которую мучил стыд, решила взять реванш, благо до дома, указанного в школьной повестке, было целых пять минут ходьбы. — Я беру это, — сказала она, ткнув пальцем в довольно-таки помятый мотоцикл у станции метро «Кензл-райз». — А еще это и вот это. — Она указала на два навороченных велосипеда. Миллат с Маджидом тотчас включились в любимую игру. Правила были им хорошо известны: чтобы присвоить любую чужую вещь на улице, стоило только, в лучших традициях колонистов, заявить на нее права. — Ха, подумаешь! Больно надо брать такое дерьмо, — откликнулся Миллат с ямайским акцентом, который у детей любой национальности выражает презрение. — Я беру ту. — Речь шла о блестящей компактной «MG» красного цвета, которая поворачивала за угол. — И вот эту! — опередил он Маджида, увидев проносившийся мимо «БМВ». — Все, парень, я его уже забрал, — сообщил он Маджиду, который и не думал возражать. — Заметано. Такой поворот событий огорошил Айри, она угрюмо опустила голову и вдруг на мостовой увидела чудо. — Я беру их! Раскрыв рты, Маджид и Миллат смотрели на умопомрачительно белые кроссовки «Найк», которые теперь принадлежали Айри (кроссовки с голубой и красной фирменными «галочками» были столь прекрасны, что, как позже заметил Миллат, при взгляде на них хотелось удавиться), хотя непосвященный сказал бы, что они находились на ногах высокого черного подростка с красивыми дрэдами и вместе с ним направлялись в сторону Королевского парка. Миллат через силу кивнул. — Уважаю. Вот бы мне их первому увидеть. — Беру! — вдруг воскликнул Маджид, тыкая грязным пальцем в витрину, в которой красовалась метровая коробка химических реактивов с пожилым телевизионным персонажем на крышке. — Вот это да! — барабанил он по стеклу. — Я беру это! Повисла пауза. — Вот это? — переспросил потрясенный Миллат. — Химический набор? Не успел Маджид опомниться, как две ладони впечатались ему в лоб и принялись полировать кожу. Он с мольбой заглянул в глаза Айри (и ты, Брут), хоть и не сомневался, что это бесполезно. Десятилетним великодушие не ведомо. — Позор, позор, знай свои приговор! |