Онлайн книга «Новый американец»
|
Мне стало жаль Поляковского. Опять его оттолкнули. Поляковский был как Германия, которая пришла к столу империалистических яств, когда все места там уже были заняты. Отсюда его обидчивость и агрессивность. Его даже не удостоили ответа, потому что в этот момент троица взглянула на часы и потекла к телефону. Елена Крымова, как уже посвященная, последовала за ними, закинув за плечо черный кружевной шарф. – Ну что, не подходит? – спросила она громким шепотом. Все знали: не подходит Кёнигсберг – он обещал деньги при условии, что стадо рванет когти от Адлера с Аршином. А теперь что-то играет в непонятную игру. – Жена говорит: у него температура, просит позвонить завтра, – объявил Таль. – Хорошо вам, – сказал мне Поляковский, – можете наблюдать весь этот водевиль со стороны. – Хорошо нам, малярам, – подтвердил я. – И все-таки хотелось бы больше определенности, – сказал Лева Звездин; его близко поставленные глаза стали похожи на двустволку, нацеленную на Амбарцумова. – Знаете что, – взорвался Амбарцумов, – можете звонить ему сами… Могу дать телефон. Что мне, больше всех надо, что ли?.. Надоело, в конце концов. Амбарцумов уселся один за дальний столик, уронив прекрасный профиль в ладонь. К нему устремились Ю и Елена Крымова. Было не слышно, что они там ему говорили. Они были похожи на родственников и родителей, утешающих зацелованного подростка. – Надеюсь, мы можем удалиться, господа? – прокричал им Поляковский. – Статьи приносить через три дня, – объявил издали Перес. – Сюда, в кафе «Натан», к семи. – Им главное, чтоб статьи приносили, – сказал Лева Звездин. – Но ведь все равно принесем, – сказал я. – В зубах и на задних лапах. – Потому что ни к чему другому непригодны, – сказал Звездин, – статьеносцы. В этом кафе сотни людей. Но самые гнусные здесь мы. – Пожалуй, что и так, – сказал я. – Знаешь, на что мы похожи, – сказал Звездин, – на томаты, которые выращивают методом гидропоники. Вроде плоды, а корни в воздухе висят, как мочалки. Мы поднялись по эскалатору из подвала на первый этаж. За столиками сидели негры и поедали большие волнистые палочки жареного картофеля с кетчупом, поддевая их на красные пластмассовые вилки. Негры излучали тьму. – И все-таки мы здесь самые гнусные, – сказал Звездин. – Хорошо тебе, ты маляр. – Пожалуй, что и так. * * * У него было такое усталое лицо, как будто кто-то сидел на унитазе, долго мял газету, обнаружил вдруг рулон туалетной бумаги, а из газеты сделал адлерово лицо. Он износил себя на газетной каторге. Ну, благо бы разбогател. В Союзе Адлер был идейно убежденным антикоммунистом, в Америке стал правым. Во всех бедах винит либералов. Его идеологическая схема нерушима. Вы скажете: в Америке преступность, правительство не в состоянии защитить жизнь законопослушных граждан. – Ничего подобного, – возразит Адлер. – Я вот хожу по улицам и все еще не убит. Преступность – выдумка либералов. – Но ведь убивают только раз в жизни, – говорю я. – Ничего подобного, – взвивается Адлер. – Сколько я тебя знаю, ты всегда был нытиком. – Система американского здравоохранения есть система ограбления, – говорю я. – Под каждой койкой здесь сидят крокодил и гиена, чтоб сожрать пациента. – Признайся, ты завербован. Признайся, никому не скажу. Уж больно он правый. Павка Корчагин, Олег Кошевой, Александр Матросов капитализма. Если завтра газета «Правда» напишет: «Земля вращается вокруг Солнца», Мишка Адлер станет утверждать: тут есть идеологический подвох большевизма. Ежели, к примеру, американская машина обрызгает Мишку, он утрется и пойдет счастливый. Не какая-нибудь там паршивая «лада», а мощный американский «коди». Знай наших. На другой день после исторической встречи в кафе «Натан» Мишка Адлер перегородил мне дорогу своим «бьюиком», длинным, как баррикада. – Стой… поговорить надо. Я пересел из своей машины в его. – Ты слышал, они украли газету? – Весь Нью-Йорк слышал. – Подонки. Будем выпускать газету втроем: я, ты, Аршин. Я Пеле. Ты Гарринча. Нас поддержит журнал «Эпоха». У них с Аршином все за меня было решено. – Будем платить тебе семьдесят баксов в неделю, дадим медицинскую страховку. Я молчал. Не мог же я ему сказать, что они с Аршином мне неинтересны. Денег нет и не будет ни там, ни здесь. Но там по крайней мере интересно. Я должен был ему сказать: «Когда мы защищали замок, мы были симпатичные оппозиционеры. Америка предоставила нам шанс, но мы провалились, потому что сильны только в оппозиции. Когда вы создавали газету, то пригласили меня только в качестве раба. Вот и теперь я нужен вам только в качестве раба». Все это я должен был ему сказать, но не сказал. Проклятая слабость духа. – Как ты можешь с этими подонками! – И те и другие воняют одинаково. – Они же подонки. – На большую подлость способен лишь патетичный романтик. Они ироничны. И потому на большую подлость не способны. – Амбарцумов – это Антоша Чехонте, который никогда не станет Чеховым. – Тебе наверняка это кто-то сказал. Передай тому, кто тебе это сказал: Чехонте – не так ух плохо. Когда Амбарцумов умрет, после него останется том талантливой прозы. Что останется после нас с тобой? – Но Амбарцумов никудышный журналист… – И правильно делает. Журнализм убивает писателя. – Амбарцумов подражает Хэму. – А ты попробуй. – Все равно они подонки. – Талант не обязательно ангел. – Ты был у Амбарцумова в уборной? – Не довелось. – Он прикрепляет к крышке унитаза портреты своих врагов. – Но зато когда мне плохо, я открываю его книгу, и мне становится легче. – Ты ведешь себя, как вошь на сковородке. – Просто у меня есть вкус. – Семьдесят в неделю и страховка. Подумай… Он распахнул дверцу и выпустил меня из своего прокуренного дредноута. 7 Там, в условиях тирании, мы стремились соблюсти в себе человека. Порой самая страшная тирания ставит препоны человеческой подлости. Люди тайно объединяются. Там мы стыдились друг друга, потому что чувствовали себя частью человеческого единства. Здесь некого стало стыдиться. И мы превратились в нравственные развалины. Адлер и Аршин объявили читателям: мы воры, похитившие газету. Мы объявили: Адлер и Аршин дураки и эксплуататоры, не заплатившие беременной наборщице. |