Онлайн книга «Заплыв»
|
Сапоги остановились, и над Тищенко прозвучал спокойный голос: — Так вот ты какой, председатель. Тищенко поднял голову. Перед ним стояли двое незнакомых. Один — высокий, с бледным сухощавым лицом, в серой кепке и сером пальто. Другой — коренастый, рыжий, в короткой кожаной куртке, в кожаной фуражке и в сильно ушитых галифе. Сапоги у обоих были обильно забрызганы грязью. — Что, не ждал небось? — Высокий скупо улыбнулся, неторопливо вытащил руку из кармана, протянул ее председателю — широкую, коричневую и жилистую. — Ну давай знакомиться, деятель. Тищенко приподнялся — полный, коротконогий, лысый, — поймал руку высокого: — Тищенко. Тимофей Петрович. Тот сдавил ему пальцы и, быстро высвободившись, отчеканил: — Ну а меня зови просто: товарищ Кедрин. — Кедрин? — Угу. Председатель наморщился. — Что, не слыхал? — Да не припомню что-то… Коренастый, тем временем пристально разглядывающий комнату маленькими рысьими глазками, отрывисто проговорил сиплым голосом: — Еще бы ему помнить. Он на собрания своего зама шлет. Сам не ездит. И, тряхнув квадратной головой, не глядя на Тищенко, повернулся к высокому: — Вот умора, бля! Дожили. Секретаря райкома не знаем. Высокий вздохнул, печально закивал: — Что поделаешь, Петь. Теперь все умные пошли. Тищенко минуту стоял, открыв рот, потом неуклюже выскочил из-за стола, потянулся к высокому: — Тк, тк вы — товарищ Кедрин? Кедрин? Тк что ж вы, что ж не предупредили? Что ж не позвонили, что ж… — Не позвонили, бля! — насмешливо перебил его рыжий. — Пока гром не грянет — дурак не перекрестится… Потому и не звонили, что не звонили. Он впервые посмотрел в глаза Тищенко, и председатель заметил, что лицо у него широкое, белёсое, сплошь усыпанное веснушками. — Тк мы бы вас встретили, все б, значит, подготовили и… да я болел просто тогда, я знаю, что вас выбрали, то есть назначили, то есть… ну рад я очень. Высокий рассмеялся. Хмыкнул пару раз и рыжий. Тищенко сглотнул, провёл рукой по начавшей потеть лысине и зачем-то бросился к столу: — Тк мы ж и ждали, и готовились… — Готовились? — Тк конечно, мы ж старались и вот познакомиться рады… раздевайтесь… тк, а где ж машина ваша? — Машина? — Кедрин неторопливо расстегнул пальто и распахнул; мелькнул защитного цвета китель с кругляшком ордена. — Машину мы на твоих огородах оставили. Увязла. — Увязла? Тк вы б сказали, мы б… — Ну вот что, — перебил его Кедрин. — Мы сюда не лясы точить приехали. Это, — он мотнул головой в сторону рыжего, который, подойдя к рассохшемуся шкафу, разглядывал корешки немногочисленных книг, — мой близкий друг и соратник по работе, новый начальник районного отдела ГБ товарищ Мокин. И приехали мы к тебе, председатель, не на радостях. Он достал из кармана мятую пачку «Беломора», ввинтил папиросу в угол губ и резко сплющил своими жилистыми пальцами: — У тебя, говорят, падёж? Тищенко прижал к груди руки и облизал побелевшие губы. — Падёж, я спрашиваю? — Кедрин захлопал по пальто, но белая, веснушчатая рука Мокина неожиданно поднесла к его лицу зажжённую спичку. Секретарь болезненно отшатнулся и осторожно прикурил. — Чего молчишь? — А он небось и слова такого не слыхал, — криво усмехнулся Мокин, — чем отличается падёж от падежа, не знает. Кедрин жадно затянулся, его смуглые щёки ввалились, отчего лицо мгновенно постарело: — Ты знаешь, что такое падёж? — Знаю, — выдавил Тищенко. — Это… это когда скот дохнет. — Правильно, а падеж? — Падеж? — Председатель провел дрожащей рукой по лбу. — Ну это… — Ты без ну, без ну! — повысил голос Мокин. — Падеж — это в грамоте. Именительный, дательный… — До дательного мы ещё доберёмся, — проговорил Кедрин, порывисто повернулся на каблуках, подошёл к шкафу: — Чем это у тебя шкаф забит? Что это за макулатура? А? А это что? — Он показал папиросой на красный шёлковый клин, висящий на стене. По тусклому, покоробившемуся от времени шёлку тянулись желтые буквы: ОБРАЗЦОВОМУ ХОЗЯЙСТВУ. — Это вынпел, — выдавил Тищенко. — Вымпел? Образцовому хозяйству? Значит, ты — образцовый хозяин? — Жопа он, а не хозяин. — Мокин подошёл к заваленному бумагой столу. — Ишь говна развёл. Он взял косо исписанный лист: — «Прошу разрешить моей бригаде ремонт крыльца клуба за наличный расчёт. Бригадир плотников Виктор Бочаров»… Вишь что у него… А это: «За неимением казенного струмента просим выдать деньги на покупку топоров — 96 штук, рубанков — 128 штук, фуганков — 403 штуки, гвоздей десятисантиметровых — 7, 8 тонны, плотники Виктор Бочаров и Павел Чалый». И вот ещё. Уууу… да здесь много. — Мокин зашелестел бумагой. — «Приказываю расщепить казенное бревно на удобные щепы по безналичному расчёту. Председатель Тищенко»; «Приказываю проконопатить склад инвентаря регулярно валяющейся верёвкой. Председатель Тищенко»; «Приказываю снять дёрн с футбольного поля и распахать в течение 16 минут. Председатель Тищенко»; «Приказываю использовать борова Гучковой Анастасии Алексеевны в качестве расклинивающего средства при постройке плотины. Председатель Тищенко»; «Приказываю Сидельниковой Марии Григорьевне пожертвовать свой частно сваренный холодец в фонд общественного питания. Председатель Тищенко»; «Приказываю использовать обои футбольные ворота для ремонта фермы. Председатель Тищенко». Вот, Михалыч, смотри. — Мокин потряс расползающимися листками. — Да вижу, Ефимыч, вижу. — Заложив руки за спину, Кедрин рассматривал плакаты, неряшливо налепленные на стены. — Товарищ Кедрин, — торопливо заговорил Тищенко, приближаясь к секретарю. — Я не понимаю, ведь… — А тебе и не надо понимать. Ты молчи громче, — перебил его Мокин, садясь за стол. Он выдвинул ящик и после минутного оцепенения радостно протянул: — Еоошь твою двадцать… Вот где собака зарыта! Михалыч! Иди сюда! Кедрин подошёл к нему. Они склонились над ящиком, принялись рассматривать его содержимое. Оно было не чем иным, как подробнейшим макетом местного хозяйства. На плотно утрамбованных, подкрашенных опилках лепились аккуратные, искусно изготовленные домики: длинная ферма, склад инвентаря, амбар, мехмастерские, сараи, пожарная вышка, клуб, правление и гараж. В левом верхнем углу, где рельеф плавно изгибался долгим и широким оврагом, грудились десятка два разноцветных изб с палисадниками, кладнями дров, колодцами и банями. То здесь, то там вперемежку с телеграфными столбами торчали одинокие деревья с микроскопической листвой и лоснящимися стволами. По дну оврага, усыпанному песком, текла стеклянная речка, на шлифованной поверхности которой были вырезаны редкие буквы РЕКА СОШЬ. |