Онлайн книга «Версия Барни»
|
Искренне Ваш, УОЛЛИ ТЕМПЛ. P. S. Мне и правда нравится классическая музыка, а уж до Вашей передачи я и вообще сам не свой. Одна из моих любимых пластинок, которую очень Вам рекомендую (может, поставите как-нибудь в другой раз), — это «Избранное» Моцарта. Мириам сделала паузу, а потом и говорит: — Это письмо пришло от того же шутника, что уже писал нам, представляясь то Дорин Уиллис, то еще каким-нибудь вымышленным именем. Ч-черт! — Я прочитала его письмо вслух только для того, чтобы этот радиослушатель знал, что он меня не одурачил. А за его труды пусть ему будет награда — я поставлю для него Шопена, Этюд 1–12, опус 10 в исполнении Луи Лорти. Запись сделана в Суффолке, Англия, в апреле 1988 года. Наша семейная лесная почта — этот «там-там телеграф», а вернее сказать, игра в испорченный телефон — в последнее время шла с истерическим перенапрягом, так что и до меня донеслись кое-какие обрывочные сведения. Например, о том, как Майк звонил Савлу. — Держись за шляпу: папочка пишет мемуары! — Я знал, что он что-то задумал. Минуточку, извини. Нэнси, ты кладешь эту книгу не на ту полку. Она должна лежать там, откуда ты ее взяла… Прости, Майк. Мемуары, говоришь? Черт, вдруг его не захотят печатать? Это может совсем сломить его. — Ну, сейчас купят всё, что касается Клары Чернофски, да и потом — он же знал кучу всяких знаменитостей. — Слушай, это не ты мне говорил, что у Каролины какой-то родственник крутой хирург-ортопед? — Да. И что? — Нэнси, нет, это не совсем то место, где она стояла. Черт! Черт! Черт!.. Прости, Майк. Я бы хотел кое о чем посоветоваться. Если я отправлю тебе рентгеновские снимки, ты не можешь их ему передать? — Чтобы опять разворошить то забытое дело о смерти или — как до сих пор выражается Кейт — исчезновении Бернарда Московича? — Я тебе задал вопрос. — Да. Конечно. Если ты настаиваешь… Затем Савл позвонил Кейт. — Ты слышала? Папочка собирается нас прославить. — А почему ты думаешь, что один ты в нашей семье можешь быть писателем? — Он тебе никаких набросков еще не показывал? — Савл, ты бы послушал, как он по телефону-то разошелся! Рассказывал старые истории, хохотал. Вспоминал звезд хоккея, которых видел в их лучшие годы. А еще у папы была интрижка с учительницей, когда ему было всего четырнадцать лет. — Да ну, он нам лапшу вешает. Он говорил, да только я никогда в это не верил. — Помнишь, как он нам лекции читал об опасности наркотиков? Так он, оказывается, когда был в Париже, день и ночь курил гашиш! Когда он говорит о прошлом, он молодеет прямо на десятилетия. Последнее время только прошлое его по-настоящему и занимает. Потом Майк позвонил мне. — Папа, ты можешь обо мне писать что угодно, но только — пожалуйста — не задевай Каролину! — А ты попробовал бы поговорить так с Сэмюэлом Пипсом [317] или Жан-Жаком Руссо, хотя ты-то ни того, ни другого и не читал, поди! — Я не шучу, папа. — Тебе не о чем беспокоиться. Как детки? — Джереми прекрасно сдал экзамены за начальную школу. А Гарольд — вот, прямо сейчас, пока мы говорим с тобой, — пишет тебе письмо. На следующее утро в десять позвонил Савл. — Ты чего так рано встал? — поинтересовался я. — Мне к одиннадцати к дерматологу. — О господи! Проказа! Вешай трубку немедленно! — Ты что, правда пишешь мемуары? — Ну, в общем, да. — Дал бы мне взглянуть. Папа, пожалуйста! — Со временем, может, дам. Как Нэнси? — А, эта. Она бросила в самую пыль мои компакт-диски и измусолила авторский экземпляр «Читателя-неоконсерватора». Помнишь, я тебе тоже экземпляр посылал? В общем, она вернулась к мужу. Но по-настоящему я взволновался, только когда позвонила Мириам, с которой я никак не мог поговорить уже полтора года. Когда я услышал, как она этим своим голосом обращается прямо ко мне, у меня сердце чуть наружу не выскочило. — Барни, как поживаешь? — Прекрасно. А почему ты спрашиваешь? — Так у людей заведено, когда они долго друг с другом не общались. — Хм. Ладно. А ты? — Я тоже прекрасно. — Ну так и всё, наверное? Поговорили? — Барни, я тебя умоляю. — Когда я слышу твой голос, как ты называешь меня по имени, у меня сразу руки трясутся, так что, умоляю, никаких «Барни» и никаких «умоляю». — Мы прожили вместе больше тридцати лет… — Тридцать один. — …и по большей части чудесно. Неужто мы теперь не можем поговорить? — Я хочу, чтобы ты вернулась домой. — Я дома. — Ты всегда гордилась своей прямотой. Так и переходи прямо к делу, прошу тебя. — Мне звонила Соланж. — У меня с ней ничего нет. Мы добрые друзья, вот и все. — Барни, ты не должен передо мной отчитываться. — Черт возьми, и правда не должен. — Тебе уже не тридцать лет… — Да и тебе… — …и продолжать так пить больше нельзя. Она хочет, чтобы ты показался специалисту. Пожалуйста, сделай, что она просит. — Гммм. — Ты знаешь, я ведь до сих пор переживаю за тебя. Часто о тебе думаю. Савл говорит, ты пишешь мемуары? — Ах вот оно что. Да вроде как, решил немножко наследить в песках времен. Вознагражден: в трубке слышится гортанный смешок. — Не вздумай дурно отзываться о детях. Особенно… — А знаешь, что сказал однажды Ирли Уинн? — Ирли Уинн? — Это бейсболист. Великий питчер, то есть подающий. Его имя занесено на скрижали славы. Как-то раз его спросили: мог бы он засандалить собственной матери? «Это смотря как она умеет отбивать», — ответил он. [Проверить эту цитату мне не удалось. — Прим. Майкла Панофски.] — Особенно о Савле. Он такой ранимый! — И о профессоре Хоппере, правильно? Которого я сам запустил в наш дом. Ах, прости, пожалуйста. Как поживает Блэр? — Он решил досрочно уйти на пенсию. Мы собираемся провести год в Лондоне, где он сможет наконец закончить монографию о Китсе. |