Онлайн книга «Иванов и Рабинович, или "Ай гоу ту Хайфа!"»
|
В образовавшуюся щель просунулся старушечий нос. Внизу торчали две детские замурзанные мордочки. — Чаво надо? — злобно спросила старуха. Арону показалось, что он перепутал номер квартиры. Глянул на эмалированную табличку, удивленно спросил: — А Клава и Рива дома? — Уехали. Таперича я тут живу. Могу и паспорт показать… — и старуха заплакала. — Семнадцать лет ждала очереди!.. Пенсия — одни слезы… Каждый изгиляется, как хотит… Внуков кормить нечем, а они себе в ус не дують… — Кто? — спросил Арон. — Хто, хто… Детки мои разлюбезные!.. Невестки подол задрали ищи-свищи… А дитям не скажешь, они кушать хотят… Господи! Хоть бы помереть скорей!.. Ваньку, младшенького, убили, дык военкомат за его двадцать рублей все никак не сподобится прислать! — Где убили-то? — тихо спросил Арон через щель. — Дык, промеж армян с этими… Как их?.. зирбайжанцами встрял, его и убили. — Ну, а Ривка-то с Клавкой где? — Дык, сказала ж, уехали! — Надолго? — Навовсе. — Куда? — А хто их знаить… К жидам, мабудь, подались. Сейчас все туда едуть. И явреи, и русские, и нерусские… Арон молчал, оглушенный известием. Старуха спросила его: — Дык, паспорт нести показывать? — Не надо паспорта… — сказал Арон. – Ничего не надо. — А ты сам-то откудова будешь? Не с ЖЭКу рази?.. Арон достал триста рублей, протянул их в щель старухе: — Из военкомата. Возьми-ка. Это тебе за Ваньку доплата… — Батюшки-и-и!.. — тоненько закричала старуха, цепко схватила деньги и мгновенно захлопнула дверь. Как «Опричник» становился домом Было очень раннее утро… Сверкающий лаком, совершенно законченный семнадцатиметровый «Опричник» стоял в кильблоках на задворках яхтклуба еще без мачты, но уже одним своим видом — отполированным гребным винтом, гигантским килем, тускло мерцающими медными окантовками иллюминаторов, туго натянутыми леерами, будил самые необузданные видения: дальние моря и неведомые страны, начало новой удивительной жизни, в которой грезились волны и ветры, соленые брызги и разноязычный гомон чужих берегов, сладко дурманящие тропические цветы и шоколадные волоокие женщины с призывными улыбками и тонкими талиями при вполне пухлых бедрах… И только три детали чуть-чуть притормаживали этот манящий вдаль полет фантазии — старый, ржавый «москвич» Арона, стоявший рядом с кильблоками; кухонные веревки, натянутые от борта к борту между леерными стойками с выстиранным бельишком Арона и Васи; и обычное цинковое ведро, привязанное у самого начала киля под днищем яхты. В сонной тишине было отчетливо слышно, как кто-то протопал внутри яхты, затем проскрипела и захлопнулась какая-то дверь. Щелкнула задвижка и раздалось, не оставляющее сомнений, журчание чьей-то струи… А потом послышался характерный звук спускаемой воды и через мгновение все «это» вылилось через открытый гальюнный кингстон в висящее под яхтой обычное, домашнее цинковое ведро. И хриплый со сна голос Арона: — Васька! Сегодня твоя очередь парашу выносить… И ни словечка в ответ… На палубу в одних трусах вылез сонный, подрагивающий от утренней свежести Василий. Он трижды развел руки в стороны, дважды присел, имитируя зарядку, но тут же потянулся, зевнул, обхватил себя тощими руками и застыл, устремив взгляд вперед, через нос яхты, словно перед его взором простиралась необъятная даль океана… Из каюты показалась встрепанная голова Арона: — Ты меня слышишь, Васька?! Василий очнулся, ответил раздраженно: — Слышу, слышу! Ты, давай, жратву готовь, а то скоро Марксен приедет… Спустя два-три часа вокруг «Опричника» собралась вся бригада реставраторов во главе с Федором Николаевичем, деятели яхт-клуба, Марксен Иванович и Арон с Василием. На земле были разложены новые огромные, сверкающие белизной паруса. Все ходили вокруг них и восхищенно прищелкивали языками: — Ай да паруса!.. — Это тебе не уплотненный лавсан. Это — дакрон! Сто двадцать квадратных метров настоящего дакрона. — Марксен Иванович! Можно неделикатный вопросик? Сколько с вас наши мастерские за паруса содрали? — Страшно сказать, ребятки… Десять тысяч! — Перекреститесь, Марксен Иванович! Они вам даром достались! За десять они только для вас сделали… Тут с одних кооператоров за сто квадратов шестнадцать слупили!.. — Так то кооператоры. Мои-то — работяги… — и Марксен Иванович кивнул на Василия и Арона. Василий водил Арона за руку вокруг парусов и шептал ему: — Смотри, Ароша… Мы отдали за пятнадцать штук, прямо скажем, говенную квартиру с комнатами — одиннадцать и четырнадцать метров, причем, заметь себе, четырнадцать — проходная… В довольно жлобском районе, с видом на помойку, а взамен получили сто двадцать квадратных метров потрясающих парусов с видом на совершенно другую жизнь! И еще пять тысяч у нас осталось!.. — Что ты меня уговариваешь, как бабу?! Я, что, против? — Я не уговариваю, я просто не хочу, чтобы ты ходил с кислой мордой… — Пока мы не сможем отдать семь тысяч Федору Николаевичу и его ребятам, у меня другой морды не будет! — Господи! Делов-то на рыбью ногу! — облегченно вздохнул Василий. — Федор Николаевич! Можно вас на минутку? — Знатные, знатные паруса… С такими парусами на край света, — подошел Федор Николаевич. — У вас там какое-то было предложение к Арону Моисеевичу? — вкрадчиво сказал Вася. — Дык, Арон Моисеевич… Какое там предложение!.. Василий всегда скажет!.. Проще пареной репы. Вы должны семь тысяч. Так? — Так, так! — Вася попытался ускорить ход событий. — Ты, Арон Моисеевич, отдаешь мне своего «Москвича», и мы в расчете. А со своими ребятками я сам расплачусь. Лады? — А кто будет государству платить семь процентов комиссионных? — спросил Арон. — А государство пусть лапу пососет, — рассудительно сказал Федор Николаевич. — Будя нас грабить-то! Счас поедем к моей дочке — она у меня нотариус, оформишь на мое имя доверенность с правом продажи, и не за полста рублей, как лицу постороннему, а за два с полтиной, как ближайшему родственнику. А то «государству»! Мы лучше сегодня эти семь процентов пропьем за милую душу! Возьмем Марксена Ивановича и «Шаланды полные кефали…» Как военно-воздушные силы сегодня служат делу мира — …«в Одессу Костя приводил, и все биндюжники вставали, когда в пивную он входил…» — пел здоровенный детина в белых лаковых полуботиночках и белом костюме с красной «бабочкой». |