Книга Часть целого, страница 98 – Стив Тольц

Однажды он попросил меня задержаться после занятия. Одноклассники подмигивали мне, давая понять, что я попал в переплет и они этому рады. Но мистер Уайт всего-навсего хотел получить рецепт шоколадного торта, который мы ели с Бреттом. Я рецепта не знал, и мистер Уайт неестественно долго кивал.

— Ты веришь в Библию, Джаспер? — внезапно спросил он.

— В такой же мере, в какой я верю в «Собаку Баскервиллей».

— Думаю, что понимаю тебя.

— Дело в том, что большую часть времени, когда Бог должен проявлять себя героем, он выступает злодеем. Вспомните, что он сделал с женой Лота [39] . Что это за божество, которое превращает женщину в соляной столб? В чем, спрашивается, ее преступление? Повернула голову не туда, куда надо? Надо признать, что этот Бог заперт во времени и несвободен, иначе он превратил бы ее в телевизор с плоским экраном или, на худой конец, в столб-«липучку».

По выражению лица учителя я понял, что он не следит за моими бесстыдно стянутыми из ночной проповеди отца рассуждениями. Но зачем я все это говорил? С какой стати разглагольствовал перед человеком, который больше напоминал гнилой пень старого дерева? Похоже, я готов был на все ради страдающего человека, но только не потакать его божеству.

Я должен был сказать совершенно иное: почему вы не уходите? Убирайтесь отсюда. Смените работу. Смените школу. Смените жизнь.

Но я этого не сделал.

Позволил ему биться в клетке.

— Иди на следующий урок, — бросил мистер Уайт, и я чуть не расплакался, глядя, как он теребит галстук. Вот в чем проблема, когда вы смотрите на страдающих людей. Стоит им почесать нос, и даже это кажется душераздирающим.

Вскоре после этого отец пришел забрать меня из школы. Делал он это чаще, чем можно было подумать. Покончив с дневными занятиями: проснувшись (занимает час), позавтракав (полчаса), почитав (четыре часа), погуляв (два часа), поглазев на то на се (два часа), проморгавшись (сорок пять минут), он «от нечего делать» явился за мной.

Когда я приблизился к школьным воротам, отец меня уже ждал — одежда нестираная, лицо выбрито неряшливо.

— Что это за мрачный тип на меня таращится? — спросил он.

— Кто?

Я повернулся и увидел, что из окна класса на нас смотрит мистер Уайт. У него был такой потрясенный вид, словно мы делали нечто странное и завораживающее, и я внезапно почувствовал себя обезьянкой на шарманке отца.

— Это мой учитель английского. У него умер сын.

— Кажется мне знакомым.

— Естественно. Был случай, когда ты его доводил минут сорок.

— Вот как? Что ты имеешь в виду?

— Явился в класс и наехал на него без всяких причин. Неужели не помнишь?

— Честно говоря, нет. Но ты сам знаешь, такие вещи в голове не держатся. Итак, ты говоришь, он потерял сына?

— Бретта. Он был моим другом.

Отец удивленно покосился на меня:

— Ты мне об этом не рассказывал.

— Не лучшим другом, — поправился я. — Просто нас не любили одни и те же люди.

— Как он умер? Передозировка наркотиков?

— Самоубийство.

— Покончил с собой, устроив себе передозировку?

— Прыгнул со скалы.

Отец посмотрел на окно, в котором маячило грустное лицо мистера Уайта.

— Надо бы пойти поговорить с ним.

— Не стоит.

— Почему? Человек в горе.

— Вот именно.

— Вот именно, — согласился отец, хотя думал совершенно не о том, о чем я, потому что повернулся и направился к окну класса. Двое мужчин изучали друг друга через стекло. Мне все было прекрасно видно. Как отец постучал в окно. Как мистер Уайт открыл раму. Как они разговаривали — сначала дружелюбно, потом учитель посерьезнел, потом заплакал, как отец протянул руку через окно и, хотя угол показался мне странным и неестественным, положил ладонь ему на плечо. Затем отец вернулся ко мне. Я заметил, что он сложил губы, будто хотел свистнуть. Но он не свистел — просто шел с надутыми губами.

После этой невразумительной встречи мистер Уайт совершенно слетел с катушек. Коллеги, наблюдавшие его срыв, нисколько этому не удивились, сколько бы ни вздыхали и ни причитали: «Не может быть!» Они не замечали того, что заметил я, — влияния отца.

Вот как это случилось. Однажды утром учитель явился в школу с лицом, сморщенным, как большой палец, который слишком долго вымачивали в ванне. Урок он начинал так: выбирал учеников, подходил вплотную и пристально смотрел широко раскрытыми глазами, не позволяя подняться, затем нацеливался на других. Его взгляд не выдерживал никто. Оставалось потупиться и ждать, когда ангел смерти оставит несчастного в покое. Вот он наклонился над своим столом, опустошенный человек с рентгеновским взглядом. Стояло утро, и мне запомнилось, что окна были открыты; в класс вплывала молочная дымка и воздух был настолько наполнен морем, что во рту только что не ощущался планктон. Тишина была гнетущей, слышался лишь рокот набегающего на берег и отступающего океана. Ученики затаили дыхание и ждали, что последует дальше.

— Как странно, что для того, чтобы стать врачом или адвокатом, необходимо учиться, а отцом — нет. Каждый болван на это способен — не требуется даже однодневного семинара. Вот ты, Симон, сможешь стать отцом прямо завтра, если пожелаешь.

Все рассмеялись, и не без основания: Симон был не из тех, о ком говорили, что он половой гигант.

— Зачем ты здесь? Не в классе, а вообще в мире? Думаешь, твои родители сомневаются в том, что правильно сделали, когда тебя зачали? Только послушайте, что говорят папаши и мамаши, когда у них появляются дети? «Самые прекрасные на свете, несравненные и бла-бла-бла». Но они сотворили их ради собственного развлечения, удовлетворяя свои чувственные потребности. Вы когда-нибудь об этом задумывались? Что вы отражение родительских желаний? Как вам это нравится?

Никто не ответил. Учитель говорил правильные вещи. Мистер Уайт шел от парты к парте в глубину класса. Мы не знали, смотреть ли нам на доску, поворачивать ли головы вслед за ним или вырвать себе глаза.

— Что родители хотят от вас? — выкрикнул он от задней стены. Мы поспешно обернулись. — Чтобы вы учились. Зачем? У них на ваш счет самолюбивые планы. Почему? Потому что они считают вас своей собственностью, вот почему! Вы и их автомобили, вы и их стиральные машины, вы и их телевизоры. Вы принадлежите им. И каждый из вас для них всего лишь средство реализовать их уязвленное честолюбие. Ха-ха-ха! Ваши родители вас не любят! Не слушайте, когда они говорят: «Мы тебя любим!» Это отвратительно. Они лгут. Это дешевое оправдание постоянного желания пользоваться вами в собственных интересах. «Я люблю тебя» другими словами — «Ты у меня в долгу, сукин сын! Ты смысл моей жизни, потому что сам я не способен наделить свою жизнь смыслом, так что поворачивайся, не обмани моих ожиданий!» Нет, ваши родители вас не любят! Они в вас нуждаются. И уверяю: больше, чем вы нуждаетесь в них!