Онлайн книга «Прозрачные леса под Люксембургом»
|
На девятый день Егор Васильевич вошел в комнату и осторожно присел на свободный стул у края стола. Пришедших помянуть его было немного, но это не удивило и не огорчило Егора Васильевича. Он знал, как коротка человеческая память, и девять томительных дней, отделявших его от прошедшей жизни, слились в вереницу повседневных дел и забот для других. Не решаясь пошевелиться, с замиранием сердца смотрел он на свою жену Елизавету Ильиничну. Елизавета Ильинична, как и положено вдове, сидела во главе стола, и черный бязевый платок, спадавший на черное платье, оттенял ее от других. Рядом с ней на тарелке стояла рюмка водки, накрытая куском черного хлеба, мысленно принадлежавшая Егору Васильевичу. «Теперь все, связанное со мной, будет только мысленно», – подумал Егор Васильевич и впервые ощутил в себе забытые за девять дней слезы. Он с тоской оглядывал свою квартиру – двухкомнатную «хрущевку» с низкими свежепобеленными потолками, коврами, сервантами и трюмо на фигурных ножках. Ни щербинки… Все было подогнано, прошпаклевано, выкрашено, и от этого стерильно-полированного благополучия, когда-то радовавшего глаз, становилось грустно и неуютно, и жаль было потраченной зря жизни. Егор Васильевич повернулся к Елизавете Ильиничне и увидел, что она смотрит на вещи его глазами. Тридцать лет прожили они в привычке, вечных хлопотах, воспитании сына и только сейчас, постигнув необратимость произошедшего, были влюблены, как в юности, и тосковали друг без друга. Егору Васильевичу хотелось подойти к жене, положить руку на плечо и сказать, что он здесь, с ней, но делать этого было нельзя, и, не находя себе места, он вышел на лестничную клетку. На площадке, аккуратно стряхивая пепел в блюдце, в неловком молчании курили сварщики его бригады. – С понедельника нас на трассу посылают, – первым нарушил молчание бригадир. – Почему нас-то?! – Опять – твою мать! – завозмущались сварщики. – А кого прикажете посылать? – усмехнулся бригадир. – Молодых? Они наварят… – Дождь, слякоть… – неопределенно сказал кто-то. – Егора бы. Он любил с трубами возиться. – Да, Егор был сварной что надо, – охотно поддержали сварщики. – Самые неудобные стыки выбирал. – Да и то сказать: наблатыкался за тридцать лет. – Теперь вот… Тьфу! – сплюнул кто-то в сердцах. – Пойдем, что ли, хлопнем за помин Егоровой души. «Почему они все об одном и том же…» – с раздражением подумал Егор Васильевич, но, вспомнив, что еще недавно сам был таким, смутился и прошел в квартиру. На кухне Люба, соседка, выпытывала у Елизаветы Ильиничны: – Не приходил еще Егор-то? – Нет… – как будто удивлялась Елизавета Ильинична. – Ты не удивляйся. Они, покойники, любят после смерти ходить. Ходят – душу мытарят. – Зачем? – Бог их знает, неуемных. Ты, главное, не бойся. – Я не боюсь, – спокойно отвечала Елизавета Ильинична. – Как почувствуешь: пришел, – не успокаивалась Люба, – ты его матом и почаще. Они этого не выносят. «Неужели пошлет?» – ужаснулся Егор Васильевич. – Глупости все, – сказала Елизавета Ильинична и ушла в комнату. «Дура!» – рассердился Егор Васильевич и сыпанул Любе соли в поминальный компот. Расходились быстро – никому не хотелось оставаться один на один со вдовой, переносить ее слезы и заниматься бесполезным утешительством. За окном шел мелкий осенний дождь, и сварщики, предполагая сырость вечерней улицы, выпили в коридоре на посошок, что-то долго и путано объясняли Елизавете Ильиничне, оставляли телефоны и только после этого ушли. Елизавета Ильинична осталась одна. Чтобы не напугать жену, Егор Васильевич прошелся по комнате тяжелой, одной ей знакомой походкой и несколько раз кашлянул в тишине. – Ты, Егорша? – позвала Елизавета Ильинична. – Я, Лиза. – Я ждала тебя. – Я не мог раньше. – Сядь около меня. Егор Васильевич сел. – Как ты живешь, Лиза? – Плохо. Я скучаю по тебе, Егорша. – И я скучаю по тебе, Лиза. Они замолчали. – Почему не было сына, Лиза? – Он в командировке – не смог приехать. Ты расстроился? – Нет. Я хотел увидеть только тебя… Я не знаю, о чем говорить. Мы что-то делали не так? – Мы все делали не так… Помнишь лето в Сокольниках, в пятьдесят восьмом году? Ты был в белом костюме и в этой дурацкой соломенной шляпе, ужасно смешной… – И ты была в белом платье, только совсем девчонка… – Это был единственный день в нашей жизни, – помолчав, сказала Елизавета Ильинична. – Лучший день. – Лучший, – согласился Егор Васильевич. – Я люблю тебя, Лиза. – И я люблю тебя, Егорша. Мы теперь все время будем вместе? – Да… Все время… И не удержался – заплакал. Сиротливое дыхание его слезы коснулось ладони Елизаветы Ильиничны. – Что с тобой, Егорша? Почему ты плачешь? – Так, ничего. Это теперь бывает со мной. – Когда тебе уходить? – На рассвете. – Ты придешь завтра? – Да. – Как хорошо. Знаешь, я устроюсь куда-нибудь на сменную работу, и мы будем встречаться каждую ночь. Мне совсем не обязательно видеть тебя – я так привыкла к тебе, запомнила тебя, что мне достаточно твоего дыхания рядом, достаточно просто говорить с тобой… На рассвете Егор Васильевич ушел. – Я закрою за тобой, – сказала Елизавета Ильинична. – Будто ты ушел на работу и вот-вот вернешься… Встречались они каждую ночь. Егор Васильевич приходил в первом часу, садился за обеденный стол в большой комнате, и они говорили о том, что много лет покоилось в глубине их сердец. – Ты стал совсем другим, – говорила Елизавета Ильинична, – я хочу увидеть тебя. – Я все тот же, – смеялся Егор Васильевич, – только немного похудел, небрит, и, что самое поразительное, – умные глаза… – За что ты меня полюбил? – Ты необычная, Лиза. – Разве? – недоверчиво спрашивала Елизавета Ильинична. – Конечно, – горячо убеждал Егор Васильевич. – Ты удивительная… – Обыкновенная, – смущалась Елизавета Ильинична. – Табельщица на стройке. Что тут удивительного. Перед рассветом они уходили гулять. Шли ночной Москвой, Бульварным кольцом, темными набережными. |