Онлайн книга «Прозрачные леса под Люксембургом»
|
Брегер смотрел перед собой отсутствующим взглядом. – Это же люди… – Все люди… – неопределенно сказал Истратов. Десантники обыскивали убитых, выводили из строя ДШК. Под одним из убитых моджахедов неожиданно зашипела портативная радиостанция. И хотя в этом не было ничего необычного, Истратов вздрогнул, стремительно подошел к убитому, перевернул его на живот и поднял рацию. Не нужно было знать фарси, чтобы понять: эфир настойчиво вызывает расчет ДШК. – Через два, максимум три часа их начнут искать, – сказал Истратов подошедшему Балабанову. – У нас единственный шанс: выйти к перевалу раньше «духов»… – Не успеем, – дернулся шрам на щеке Балабанова. – Не успеем – тогда конец, – Истратов повернулся к взводу. – Подъем, золотая рота!.. Дома Левашова ждало письмо. Он даже не посмотрел обратный адрес – письмо могло быть только оттуда, откуда он ждал его меньше всего. Со дня встречи с Наташей он хотел только одного: чтобы ему не написали, не позвонили, не позвали из прошлого. Его позвали. Надо было идти. Левашов зашел в ванную, накинул крючок и распечатал конверт. Собственно, можно было и не читать – в противном случае его бы, скорее всего, не известили. Но он прочел – еще оставалась надежда на отрицательный ответ. Кинокомпания «Пирамида» извещала господина Левашова о том, что представленная им заявка на производство полнометражного документального фильма «Война» рассмотрена положительно. В связи с обострением ситуации на таджико-афганской границе принято решение о незамедлительном запуске проекта. Господин Левашов приглашается на студию для окончательного уточнения деталей и подписания договора. Он попытался закурить и увидел, как мелко и стыдно трясутся руки. Неужели он боится? Ведь всё это уже было в его жизни… Было всё. Не было Наташи. Он сунул конверт в задний карман брюк и вышел из ванной. Наташа распаковала сумки. Сейчас она разложит вещи, забьет холодильник хариусом и грибами, разберет и вымоет квартиру. В понедельник они собирались подать заявление… Он сам предложил ей это. «Зачем? – спросила она. – Я же пошутила тогда…» «Чтобы все было по-человечески…» «Странные у тебя представления о человеческом… Штамп в паспорте – что в этом человеческого? Распишемся, обзаведемся совместно нажитым имуществом, и все рухнет…» Но он настоял. Глупо, капризно. Знал, что его вероятнее всего ожидает, и настоял. Он почувствовал необъяснимую, парализующую тело слабость. Поспешил дойти до кресла и закрыть глаза. – Что, Жень? – тревожно спросила она. – Женя! Что в этом письме? – В письме… – не открывая глаз, как можно будничнее произнес Левашов, – приятная неожиданность. Бухгалтерия студии извещает меня о выплате гонорара за рекламу бразильского кофе. Правда, делается этот кофе в одном из московских подвалов преимущественно из свекольного жмыха, но это уже неважно… – Мне показалось… – Тебе показалось! – резко оборвал ее Левашов, поднимаясь и направляясь в комнату – сейчас она не должна была видеть его лица. – Креститься надо в таких случаях, товарищ Наташа. Или вы убежденная атеистка? «Господи, что я несу. Кто бы послушал…» Он уже не слышал, что отвечала ему Наташа. В кинокомпанию нужно явиться сегодня в шестнадцать часов. Значит, в шестнадцать тридцать он будет знать, сколько ему осталось. Но еще не поздно и отказаться. Но он знал, что не откажется. Левашов не любил весну. Он не разделял всеобщего оптимизма по поводу бегущих ручьев, апрельской капели и распускающихся почек, считая весну самым несозерцательным временем года. Но сейчас, сидя в сквере неподалеку от здания кинокомпании «Пирамида» и невольно наблюдая шумную кутерьму апрельского дня, он подумал о спасительном свойстве весны: весной проще отрываться от насиженных мест. Даже в самое непредсказуемое путешествие. Весна дает человеку надежду на то, что все сложится хорошо. И только осенью он понимает, как неосмотрительно доверился весне. С чего все началось? С прободной язвы Михалыча. Недельного обследования, закончившегося последней в его жизни госпитализацией: у Михалыча обнаружили рак легкого, метастазы которого неумолимо разрушали изможденное тело фронтового оператора… Михалыч умирал в Кремлевской больнице. В одноместной палате для номенклатуры среднего звена с телефоном, телевизором, кнопкой вызова подчеркнуто вежливых медсестер и вальяжной, многозначительно покашливающей на утренних обходах профессурой. Словно ни парк за окном, ни солнце в глубинах мироздания, ни дыхание ноябрьского утра, а телефон, телевизор и встроенный шкаф в углу предопределяли начало и конец человеческой жизни. – Как тебя сюда занесло-то? – от дверей, изумленно оглядывая палату, спросил Левашов. – Студия постаралась… – усмехнулся Михалыч. – Жизнь у меня была так себе… Скотская, откровенно говоря, была жизнь. Зато умираю, как член Политбюро… – Он протянул Левашову руку. – Здорово! – Здорово, член Политбюро! – Левашов пожал ослабевшую руку Михалыча и присел на стул у его постели. – У вас, больных, разговоры о смерти – что-то сродни мазохизму… Умирает он… – Ладно, Жень, – устало сказал Михалыч, – это только врачи всегда считают себя умнее пациентов… Все я про себя знаю… Они замолчали. Михалыч – от усталости, Левашов – от попытки бессмысленного утешительства. Что он мог сказать человеку, с которым два года провел бок о бок на войне. Человеку, который знал цену жизни и смерти гораздо лучше его самого. – Курить-то здесь можно? – Кури, хрен с тобой, – разрешил Михалыч. Левашов закурил, открыл фрамугу. В палату потянуло вечерней свежестью. – Воздух здесь хороший… – Знаешь, – сказал Михалыч, – я всегда боялся смерти, а сейчас, когда до нее осталось вот-вот – мне почему-то безразлично… Может это и есть мудрость, Левашов?.. Жаль, что она приходит в конце – на нее не остается времени… – Когда тебя выписывают? – неестественным голосом спросил Левашов. – Думаю, скоро… В принципе, я распорядился всеми своими делами. Осталось это… – Михалыч достал из тумбочки четыре бетакамовских кассеты. – Здесь шесть часов материала. Все, что я правдами-неправдами снял в последний год войны. Я отдаю это тебе. Придумай что-нибудь. – Что? – В Таджикистане война… – Знаю, – отвернулся Левашов. – И всё? – Всё. – Это наша работа, Жень… Мы ушли из Афгана и получили Таджикистан, и неизвестно, что получим еще… Они там заняты дележом власти: кто с кем, за что – хрен поймешь… А границу СНГ охраняем мы. Только теперь на этой границе башкой надо вертеть на триста шестьдесят градусов: потому что с одной стороны «духи» с боевичьем так называемой непримиримой оппозиции, – Михалыч закашлялся, – а с другой – всякая сволочь, прущая тонны героина… И против всей этой своры – пять наших погранотрядов и одна мотострелковая дивизия… |