Книга Зеркальные очки. Антология киберпанка, страница 16 – Грег Бир, Уильям Гибсон, Брюс Стерлинг, и др.

В конце концов даже на инструментах играть отпала необходимость, если только совсем уж не приспичит. А зачем напрягаться? Пусть синтезатор впитает в себя их образы и поднимет на олимп.

Синтезатор. Синтомап. Синтоманчик.

Не каждый может сесть на иглу рок-н-ролла. Я могу.

Это вам не то же самое, что дрыгаться ночь напролет под никому пока не известную кабацкую банду…

Тут снова возник Мановар в своей разбомбленной комнате.

— Ты срокенроллила стены из моего дома, но я никогда тебя не отпущу.

— Я уже ушла, — сказала я.

И вышла, и побежала — думала, он за мною гонится. Но он отстал, и тут кто-то схватил меня за лодыжку.

Легковес — медбратик, ангелочек — принес поднос, нажал коленом куда-то в основание кровати и медленно усадил меня. Приличную синтоманшу так запросто не похоронишь: она восстанет из могилы.

— Вот. — Он поставил поднос мне на колени, пододвинул поближе стул; на подносе был густой суп и сухое веганское печенье, разнообразить жижу. — Подумал, тебе лучше что-нибудь мягкое и нетяжелое. — Он закинул ногу на ногу и стал пристально рассматривать ботинок. — Никогда в жизни меня так не рокенроллили.

— У тебя никогда не получится, кто бы тебя ни рокенроллил. Бросай все и беги, уходи в менеджмент. Настоящие бабосы — именно там.

— Что, так заметно? — Он принялся грызть ноготь на большом пальце.

— Если бы завтра «роллинги» вернулись, ты бы ритм ногою под них не смог простучать.

— А если ты на мое место?

— Я синтоманша, а не клоун. Нельзя одновременно сидеть на игле и танцевать. Пробовали уже…

— Ты могла бы. Если вообще кто-то мог бы.

— Нет.

— Доедай суп. — Он поправил жесткую кукурузную челку, упавшую на глаза. — Они вскоре собираются повторить.

— Нет. — Я дотронулась до распухшей в сосиску нижней губы. — Я не буду синтоманить для Мановара, и для вас не буду. Хотите воткнуть меня силой — попробуйте. Разболтаете гнезда, у меня случится афазия.

Так он ушел и вернулся уже с кодлой техников, помощников, которые влили в меня суп, сделали укол, отнесли в люльку, чтобы я вылепила из «Незаконнорожденных» Сенсацию Года.

Я же знала: выйдет первая запись — Мановар сразу учует. К тому времени они уже запустили механизм отторжения меня от него. Заперли меня накрепко в комнате, где их прошлый синтоман срок мотал, как призналась мне Дамочка. Он, кстати, приходил поздороваться. Я боялась, у него с клыков яд будет капать, угрозами сыпать начнет. А оказался обычным парнем моего примерно возраста с густой шевелюрой, под которой пытался скрыть гнезда (мне так всегда по фиг было, видны они или нет). Просто пришел выразить почтение, спросить, как это я так научилась рокенроллить.

Идиот.

Заперли меня накрепко в комнате. Бухла — сколько пожелаю, захочу протрезветь — укольчик, витамины — укольчик, сон плохой приснился — укольчик… Дороги у меня стали как провода у старины Бэнга и Олуфсена, [32] они даже имени такого не слышали. Выгнали Легковеса, взяли чуть более вменяемую шестнадцатилетнюю дуреху с совершенно богомольей физией. Но дуреха, в отличие от него, рокенроллила, они тоже рокенроллили, все мы рокенроллили, пока не явился Мановар и не забрал меня домой.

Вошел так важно в мою комнату, волосы торчат во все стороны (чтобы гнезда прикрыть) и спрашивает: Хочешь подать в суд, Джина, дорогуша?

Устроили диспут прямо над моим бренным телом. «Незаконнорожденные» утверждали, что я — их собственность, Мановар только улыбнулся и сообщил:

— Да, но я купил вас. Теперь вы все мои: вы и ваша синтоманша. Моя синтоманша.

Так оно и оказалось. Мановар и его компания начали торговать «Незаконнорожденных» сразу после выхода первой записи. Когда третью выпустили, сделка была уже завершена, а они и не знали. Компании все время покупают и продают. Вот так все оказались в интересном положении, кроме Мановара. И меня, как он утверждал. Тут он их попросил выйти, присел ко мне на ложе, чтобы снова заявить свои на меня права.

— Джина.

Видели когда-нибудь, как льют мед на зубья пилы? Слышали звук? От Мановарова пения делалось реально плохо, а танцевать он не умел вовсе, но как он рокенроллил! Если я его, конечно, рокенроллила при этом.

— Не хочу больше быть синтоманшей. Ни для тебя, ни для кого.

— Ты передумаешь, когда мы вернемся в Калифоорниииюу…

— Хочу на грязный танцпол, оторваться так, что мозги из гнезд полезут.

— Не надо этого больше, дорогуша. Поэтому ты тут и оказалась, правда? На танцы больше никто не ходит, да и живых музыкантов не осталось. Третий звонок прозвенел несколько лет назад, теперь всё здесь. Всё — здесь. — Он постучал пальцем по виску. — Ты уже не девчонка, как бы я ни тратился, чтобы привести твое тело в порядок. Разве я тебе не давал все, чего пожелаешь? Разве ты не говорила, что у меня есть дар?

— Я не о том. Нельзя было выставлять такое напоказ, на экран.

— Но ведь ты не хочешь сказать, что рок-н-ролл мертв, любимая?

— Ты его убиваешь.

— Нет, не я. Это ты пытаешься закопать его заживо. Но я тебя заведу надолго, очень надолго.

— Я снова уйду. Ты либо начнешь рокенроллить сам, либо тебе придется сдаться, но из меня ты больше ничего не вытянешь. Это — не мой путь, не мое время. Как сформулировал один чувак, я живу не сегодня. [33]

— Но другой, — тут Мановар улыбнулся, — ему возразил: у рок-н-ролла долгая память. [34]

Он свистнул своих шестерок, и меня забрали домой.