Онлайн книга «Путешествие налегке»
|
Через некоторое время Анри рассказал о дереве, на которое он забрался, когда был малышом. А потом не осмелился спуститься обратно вниз и просидел там весь день напролет. — Я жутко боялся, — сказал он. — А еще страшнее казалось то, что все будут смеяться надо мной. — Кто-то пришел и спас тебя? — Нет. Я слез вниз сам. Я плакал от испуга. А потом снова вскарабкался вверх, в тот же миг. — Да, — сказала Фло. — Понимаю. Не много машин было на шоссе той ночью. Анри представил себе Николь, которая лежала и прислушивалась к шуму автомобилей, они проезжали по одному, и ее одиночество становилось еще больше. «Великолепная женщина, — думал он. — По-видимому, жить с ней легко. У меня — женщина с трудным характером. Все хорошо!» Когда они подъезжали к своему дому, он почти мимоходом спросил: — Что это значит: быть несчастным и знать об этом? — Возможно, это не так опасно, — ответила Фло. — Думаю, это не так опасно. Думаю, если знаешь об этом, это не опасно. Мальчики уже легли спать. Анри завел будильник и собрал бумаги, которые ему нужны были для работы назавтра. Платье Фло было покрыто пятнами от земли и травы, он замочил его в ванной. Чайки
{41}
Он снова открыл сумки и чемоданы, уже в третий раз. — Но, Арне, любимый, — сказала Эльса, — мы никогда не тронемся в путь, если ты не надеешься на наши записи. Мы ведь составляли их целую вечность! — Знаю, знаю, не шуми, мне нужно проверить всего лишь несколько мелочей… Его худое лицо сморщилось от страха, а руки снова начали дрожать. «Ему постепенно станет лучше», — подумала она. «Ему постепенно станет лучше, — так сказал врач, — месяц полного покоя, и ничего больше. Он переутомился, и виновата в этом школа…» — Эльса? Который час? Как по-твоему, уже слишком поздно звонить ректору [93] ? Только чтобы объяснить ему, объяснить до конца, я имею в виду, чтоб ему все стало понятно. — Нет. Не звони опять, не нужно. Не думай об этом. * * * Но ведь он думает об этом, думает все время. Они давным-давно поняли, что это его прошение об отставке никто не примет всерьез; они всё понимают, они хотят, чтоб он вернулся обратно, когда выздоровеет… Повернувшись к жене, Арне сказал настойчиво-устало — он повторял это уже сотни раз: — Проклятая школа! Проклятая малышня! Она ответила: — Тебе бы учеников постарше. Твои слишком малы, они плохо схватывают. Но надо понимать… — Вот как? Их надо понимать? Да они маленькие чертенята, способные на все — я говорю тебе, на все, — только чтобы уничтожить мою работу и превратить мою жизнь в ад… — Арне, перестань! Успокойся! — Вот именно: успокойся. Великолепно! Скажу тебе, что больше всего на свете меня беспокоит, когда меня пытаются успокоить! Эльса начала хохотать, ее напряжение разрядилось сильным смехом — смехом, внезапно сделавшим ее лицо прекрасным. Он закричал: — Идиотка! Ненормальная! Он яростно опрокинул чемодан на пол и, повернувшись к ней спиной, закрыл лицо руками. Эльса очень тихо сказала: — Извини… Иди-ка сюда! Он подошел к стулу, на котором она сидела, и, опустив голову ей на руки, сказал: — Расскажи еще раз, как все будет! — Мы подплываем все ближе и ближе к берегу. Папина лодка очень маленькая, но сработана надежно. Это наше свадебное путешествие. Ты сидишь на носу, ты никогда прежде не был в шхерах. Увидев каждую новую шхеру, ты думаешь: это та, что нам нужна, но нет, нам надо в самую дальнюю глубь моря, к островку, который кажется лишь тенью на горизонте. А когда мы высадимся на берег, это больше уже не папин остров, это наш собственный, на много-много недель; и город, и все люди исчезают все дальше и дальше, а под конец их вообще не видно, и у нас нет с ними ничего общего. Лишь одно сплошное спокойствие. Сейчас, весной, дни и ночи бывают безветренны, беззвучны, можно сказать, прозрачны… Ни единая лодка не проходит мимо, дол го-дол го… Она замолчала, а он спросил: — Ну а потом? — Нам не надо будет работать. Никаких переводов. Ни почты, ни телефона. Ничего, что нам было раньше необходимо. Мы почти не открываем привезенные с собой книги. Мы не рыбачим, не садовничаем. Мы только ждем, когда нам чего-нибудь захочется, а если не захочется, то, значит, это вообще не важно. — Ну а если нам чего-нибудь захочется? — задал он свой вечный вопрос, и она ответила: — Тогда мы сыграем. Сыграем в какую-нибудь совершенно ненужную игру. — А с кем ты обычно играешь на острове? Засмеявшись, она ответила: — С птицами. Он сел и посмотрел на нее. — Да, с птицами, с морскими птицами. Я всю зиму собираю и сушу для них хлеб. А когда приплываю на шхеру весной, мне стоит только свистнуть — и они узнают меня, и тогда повсюду хлопают белые крылья, птицы клюют на лету хлеб из моих рук. Это прекраснейшая из игр, какую только можно себе представить! Они оба встали, Эльса подняла руки и показала, как к ней подлетает большая чайка, и рассказала, какое испытываешь ощущение, когда крыло слегка задевает твою щеку, так мягко! И когда плоские холодные лапки чаек находят опору на твоей руке, так доверительно… Она рассказывала больше уже не для него, а для самой себя, она говорила о своей собственной чайке, той, которая возвращалась каждую весну обратно на шхеру и стучала клювом в оконное стекло, — она называла ее Казимирой. — Какое имя! — сказал Арне. — Да, не правда ли интересное?! — Обвив его руками, Эльса заглянула ему в лицо: — Как по-твоему, может, нам сейчас лечь спать? — Конечно, но ты ведь знаешь: нынче я сплю немного беспокойно, я боюсь разбудить тебя. Принести тебе сок или воду? — Воду, — ответила Эльса. * * * Они отправились в путь только под вечер. Теплые лучи заходящего солнца еще покоились, медля, над морем, и небо было совершенно спокойно и неописуемо прекрасно. Крупные острова остались уже позади, и теперь им встречались лишь невысокие шхеры, подчеркивавшие невидимую линию горизонта. Арне сидел на носу, иногда он оборачивался, и они улыбались друг другу. Она обратила его внимание на длинную вереницу перелетных птиц, державших путь над их головами к северу; она показала ему нескольких морянок, что пролетели мимо, прямо над своими отражениями в воде, мелькая с быстротой молнии стремительными крыльями. Она закричала: |