Онлайн книга «Воды любви (сборник)»
|
Сценарист Лоринков, вечерами подрабатывавший мытьем стаканов в клубе «Лингва», покраснел, заткнулся и пошел мыть стаканы под равнодушными взглядами москвичей. Покидая помещение, он услышал, как читает последняя девушка: – Я сегодня нарядилась, прыг да прыг да хлоп да хлоп. – В нашем доме появился замечательный холоп. – Он и скот пасет и косит, и играет на трубе. – У меня от его вида – потеплело все в п… де! Зал взорвался аплодисментами. * * * …встав у стойки, Лоринков налил себе еще выпить. – Хочешь пить? – спросил его бармен. – Да, – сказал Лоринков. – Так выпей воды, – сказал бармен. – Я не собака утолять жажду водой, – сказал Лоринков. – Все-то ты украл, – сказал бармен, и заставил Лоринкова вернуть мелочь в кассу. – Даже этот ответ и диалог, – сказал он. – Я постмодернист, – сказал Лоринков. – Мне можно, – сказал он. Поглядел на руки. Алели шрамы. Дрожали пальцы. Левая рука так вообще все дергалась, кисть ходила, как у капитана в фильме про рядового Райена. Да еще и рана начала синеть по краям. Лоринков поправил воротник рубахи правой рукой, потянулся к бутылке. – У тебя жена, дети, есть? – спросил бармен. – Да, – сказал Лоринков. – У тебя дома дети, жена, а ты тут такой муйней занимаешься, – сказал бармен. – Заткнись чмо, – сказал Лоринков – Что у тебя с руками? – сказал бармен. – Натер, – сказал Лоринков. – Дрочил, что ли? – спросил бармен. Лоринков, не размахиваясь, ударил того бутылкой в висок. Бармен недоуменно глянул на помощника, прицелился, размахнулся, и только тогда упал, отключившись. Лоринков выпил еще. Случившегося не заметил никто, потому что в клубе уже дрались. Какой-то смуглый мужчина с чистейшим московским выговором швырял в публику пустые пивные кружки, в ответ в него летели столы. – Бездарности и графоманы, – кричал мужчина. – Ма-а-а-а-сквичи сраные! – кричал он с чистейшим московским акцентом. – Гастарбайтер, – кричали в ответ люди. Лоринков разбил бутылку об край стола, сунул в спину кому-то «розочку», припер забившееся тело к стойке, пошарил по карманам. Не почувствовав удара, опустился на колено, изумившись тому, что в глазах вдруг позеленело. Поняв, что пропустил слева, броском в ноги оторвал незнакомца от пола, швырнул в стену. Бросил вверх стул, – целясь в лампочку, – в темноте пополз торопливо под стол, прижимая левой рукой чью-то бутылку. Съежился в комочек, постарался выпить все залпом, отпихивал кого-то ногами, потом все-таки вылез, бросился в кучу мала, что-то еще пил, блеванул, снова ударили, бил кого-то, опять зеленое, вспышка, свет, да, не… Играла, перекрикивая гул коллективной драки, музыка. – Персонал Жесус, – мрачно пел солист «Депеш Молд». Жесус, – пел он. Казалось, что звал. * * * В тот вечер в планах сценариста Лоринкова посещение поэтического клуба не значилось. Он, напротив, побрился и даже ничего не пил, потому что должен был сдать очередную главу театрального сценария. В противном случае, – сказал дедушка Антон Палыч, нанявший Лоринкова несколько месяцев назад, – никакого Простоквашино не предвидится. – В смысле, поедешь домой, в Молдавию, – сказал Антон Палыч. – Все ясно? – сказал он. – Конечно, Антон Ерофеич, – волнуясь, ответил Лоринков, всегда путавший имя босса, когда волновался. – Палыч, – сказал Антон Палыч мягко. – Мур, – сказал Антон Палыч. Почесал за ухом очередной практикантке из театральной школы, постоял задумчиво у сцены, погрозил сценаристу мягко пальчиком, и ушел. Лоринков, оставшись один, вдохнул запах сцены. Театр… МХАТ, МХАТ, тепло подумал Лоринков. Или «Табакерка»? Хер поймешь, Лоринков не очень разбирался в театрах Москвы, тем более, в их названиях. Он просто приехал в Москву несколько лет назад, и перебиваясь со спирта на водку, устроился куда-то сценаристом. Зачем он это сделал, Лоринков и сам не понимал. В прошлой жизни он был преуспевающим провинциальным маркетологом. Стоило ли менять ее на нынешнее существование? Лоринков сомневался. А еще крепко пил и писал сценарии для театра. Позже ему объяснили, что это театр имени Чехова, и что на пьесах Лоринкова здесь сколотили кассу и вернули пошатнувшуюся, было, репутацию. Неважно, думал Лоринков, мучаясь изжогой после баночного пива, главное, платили хорошо. До тридцати пяти тысяч рублей доходили баснословные барыши, которые Лоринков заколачивал под руководством выдающегося актера и руководителя театра, исполнителя одной из ролей в гнусном совковом фильме «Чародеи». Лоринков так его и называл, – выдающийся актер и руководитель театра, исполнитель одной из ролей в гнусном совковом фильме «Чародеи», – потому что у Лоринкова была плохая память на советские лица. Еще Лоринков про себя называл его «Чародей хренов». Этот «Чародей», – который заказывал сценарии для театра, – обладал суровым лицом римского патриция. Значит, еврей, думал с неприязнью антисемит, – как и все бессарабцы, – Лоринков. Но старался думать об этом поменьше. Ведь гигантский заработок позволял не просто пить, сколько влезет, но и отсылать кое-что домой, жене и детям. За годы болтания в Москве семья стала для Лоринкова чем-то вроде Бога. Тем, что, – без сомнения, – существует; во что хочется верить, когда тебе плохо; и о чем стараешься не вспоминать, когда тебе хорошо. Напившись дешевой водки, Лоринков писал сценарии в комнатушке под крышей театра, где и спал, укрывшись куском занавеса. – Сумрак сгущается над Ершалаимом, – сказал Лоринкову как-то «чародей хренов». – Валентин Иосифович, чайку, – сказал помощник и принес чайку. – Валентин Иосифович, – постарался запомнить Лоринков. – В общем, Ершалаим, – сказал босс. – И? – сказал Лоринков. – Ну и что-то в этом роде, – сказал босс. – Я хочу сыграть Воланда, но чтобы мы не отстегивали наследникам Булгакова, – сказал он. – Так что сочините что-то в этом роде, – сказал он. – А я вам, Володя, начислю в этом месяце сорок пять тысяч рубликов! – сказал он. – А можно пятьдесят? – сказал Лоринков. – Мне жить негде, я бы снял комнатушку, – сказал он. – После работы стаканы в кафе мою, – сказал он. – Ая-яй, – сказал «чародей». – Испортил людей жилищный вопрос, – сказал он. – Вижу, вы уже вживаетесь в роль, – сказал Лоринков. |