Книга И пели птицы..., страница 114 – Себастьян Фолкс

Элизабет взглянула вниз, на свою юбку, стряхнула с нее пылинку.

Появилась женщина в форме медицинской сестры, представилась: миссис Симпсон.

— Вы к Бреннану, да? Если не возражаете, заглянем на минутку в мой кабинет.

Пройдя несколько ярдов по коридору, они вошли в жарко натопленную комнатку с несколькими канцелярскими шкафами. На стене висел календарь с фотографией: котенок в корзинке. На столе — горшок с паучником, чьи зеленые с белым побеги свисали почти до пола.

— Вы ведь у нас впервые, верно? — спросила миссис Симпсон.

Она оказалась на удивление молодой пергидрольной блондинкой с ярко накрашенными губами. Форма сидела на ней как-то криво.

— Вы должны понять одну вещь: некоторые из наших постояльцев провели здесь почти всю жизнь. Приют — это все, что они знают и помнят. — Она подошла к шкафу, вытащила папку. — Да. Вот он, ваш мистер Бреннан. Принят в девятьсот девятнадцатом. Выписался в двадцать первом. Вернулся в двадцать третьем. С тех пор здесь, живет за государственный счет. Родственников в живых не осталось. Сестра умерла в пятидесятом.

Элизабет быстро прикинула: Бреннан провел в приюте почти шестьдесят лет.

— В большинстве своем наши старожилы очень невежественны. Совершенно не в курсе того, что происходит в мире. Мы стараемся, чтобы они слушали радио, читали газеты, но они плохо понимают, о чем идет речь.

— А что с ним стряслось, с мистером Бреннаном?

— Ампутация, — ответила миссис Симпсон. — Сейчас посмотрю. Да. Ранен во время последнего наступления, в ноябре девятьсот восемнадцатого. При разрыве снаряда. Левую ногу отняли в полевом госпитале. Вернулся в Англию. Госпиталь в Саутгемптоне. Переведен в Северный Миддлсекс, затем в Рохамптон. К нам попал в сентябре девятнадцатого. Ну, а кроме того, шок от контузии. Знаете, что это значит?

— Психическая травма?

— Да, в общем и целом. Слабоумие. Кто-то с этим справляется, кто-то нет.

— Ясно. А он сможет понять, кто я? То есть если я объясню, зачем приехала?

— Похоже, я недостаточно ясно выразилась. — За благовоспитанностью миссис Симпсон замаячило раздражение. — Этот человек живет в собственном мире. Как и все они. Наш их нисколько не интересует. Разумеется, некоторые на это попросту не способны. Но они получают здесь все. Пищу, одежду, все.

— А посетители у него часто бывают?

Миссис Симпсон усмехнулась.

— Часто? Скажете тоже! Последним был… — Она справилась в лежавшей перед ней папке. — Последней была его сестра. В девятьсот сорок девятом.

Элизабет опустила взгляд на свои ладони.

— Ну хорошо, если вы готовы, я отведу вас к нему. Не ждите слишком многого, ладно?

Они пошли по зеленому линолеуму коридора. Кирпичная кладка стен была закрыта плиткой до половины человеческого роста, а дальше уходила к цилиндрическому своду потолка, с которого свисали на длинных витых шнурах желтые лампы.

Сделав поворот, за ним еще один, они миновали наполненные корзины для белья, затем две вращающиеся двери, из-за которых пахнуло капустой и мясной подливой, впрочем, ароматы эти быстро сменились вездесущим запахом дезинфекции. И наконец — синяя дверь.

— Комната отдыха, — сообщила миссис Симпсон. И распахнула дверь. Вдоль стен во множестве сидели старики, одни в инвалидных креслах, другие — в обычных, со светло-коричневой пластиковой обивкой.

— Он у окна.

Элизабет пересекла комнату, стараясь набирать в легкие поменьше жаркого затхлого воздуха, который попахивал еще и мочой, и подошла к маленькому сидевшему в инвалидном кресле мужчине. Ноги его прикрывал плед.

Она протянула ему руку. Он поднял взгляд вверх и руку принял.

— Не тот, — сказала от двери миссис Симпсон. — У следующего окна.

Элизабет улыбнулась мужчине, выпустила его руку, сделала еще несколько шагов. Пол в центре комнаты был застлан ковром — оранжевым, с коричневым рисунком. Зря она сюда приехала.

Еще один старик сидел в инвалидном кресле, точно птица на жердочке. На носу — толстые очки, скрепленные с одной стороны клейкой лентой. За ними Элизабет увидела водянистые голубые глаза.

Она опять протянула руку. Мужчина не шелохнулся, и Элизабет сама взяла его лежавшую поверх бедра ладонь, сжала ее.

Ей было неловко, она ощущала себя незваной гостьей. Господи, зачем только она сюда прикатила? Из какого-то дурацкого тщеславия, из совершенно идиотской прихоти, заставляющей копаться в воображаемом прошлом. Она пододвинула к себе стул и снова взяла ладонь Бреннана.

— Я — Элизабет Бенсон. Приехала навестить вас. Вы мистер Бреннан?

Голубые глаза Бреннана вытаращились в удивлении. Элизабет почувствовала, как он сжал ее ладонь. Головка у него была крошечная. Волосы не столько седые, сколько бесцветные. Немного засаленные, прилизанные.

Она сделала вид, что хочет отнять у него руку, однако Бреннан ее не отпускал, и Элизабет придвинула свой стул поближе.

— Я приехала, чтобы увидеть вас. Приехала, потому что вы, я думаю, знали моего дедушку. Стивена Рейсфорда. Во время войны. Вы его помните?

Бреннан не ответил. Элизабет оглядела его — полосатая шерстяная рубашка с застегнутой верхней пуговицей, но без галстука, кардиган ручной вязки. Он был таким маленьким, одноногим, потерянным; интересно, подумала Элизабет, сколько он весит?

— Вы помните войну? Вообще то время помните?

В глазах Бреннана по-прежнему плескалось удивление. Он явно не понимал, что происходит.

— Хотите, я расскажу вам что-нибудь? Или нам лучше просто помолчать?

Он по-прежнему не отвечал. Элизабет улыбнулась ему и накрыла его ладонь своей, свободной. Она тряхнула головой, откидывая упавшую на щеку прядь волос.

Бреннан заговорил — тихим, высоким, почти женским, голосом. Голос пробивался сквозь толщу булькавшей мокроты, Элизабет слышала, как она колышется в груди Бреннана; произнеся несколько слов, он останавливался, чтобы глотнуть воздуха.

— Такой салют. Мы все там были, вся улица. Танцевали. Не возвращались домой всю ночь. Барбара и я. Моя сестра. Она упала. Во время затемнения. Каждую ночь приходилось шторы задергивать. Упала с лестницы.

— Ваша сестра упала с лестницы?

— Была одна песня, мы тогда все ее пели. — Он набрал в грудь побольше воздуха и попытался спеть для Элизабет.

— А войну вы помните? Можете рассказать что-нибудь про моего дедушку?

— Осаду Мафекинга [18] сняли, вот что. Нам дают такой плохой чай. Не могу его пить. Навозная жижа. А все Гитлер проклятый.