Онлайн книга «Нефритовые четки»
|
– Я тоже. Ныне суббота, мамка пирогов напечёт. – И меня отпусти! – И меня! Полуобернувшись к пророчице, но избегая смотреть ей в глаза, Эраст Петрович как можно спокойнее сказал: – Пускай идут, кто хочет. А мы останемся. В пещере стало шумно. Ребятишки заспорили между собой. Одни убеждали остаться, другие уходить. Кто-то из мальчишек, разгорячившись, полез драться. Поднялся гвалт: крики, плач, ругань. И здесь произошло то, чего Фандорин больше всего боялся. Услышав, что в мине начался какой-то непонятный переполох, ожидавшие снаружи мужчины решили вмешаться. Их, конечно, тоже можно было понять. Легко ли столько времени томиться в неизвестности и бездействии? На дощатую дверь обрушились мощные удары, и она не выдержала, треснула пополам. Внутрь хлынул свежий морозный воздух. Он-то и решил дело. Дуновение жизни, вторгшееся в подземную яму, подействовало сильнее любых доводов и призывов. Словно притянутые мощным магнитом, дети гурьбой, толкаясь и давясь, кинулись к выходу. – Стойте, дурачки! Пропадёте! – истошно выкрикнула Кирилла. Хотела ухватить, удержать, но Фандорин зорко следил за каждым её движением и с места, пружинистым прыжком, скакнул на пророчицу – намертво вцепился в запястье, к которому была прикреплена проволока, и прижал его к полу. За свою жизнь Эрасту Петровичу приходилось множество раз драться врукопашную, подчас с очень серьёзными противниками. Но никогда ещё он не встречал такого остервенения, с каким сопротивлялась эта тонкая, иссушенная постом женщина. Удар ребром ладони по шейным позвонкам на неё не подействовал. Короткий, но сильный хук в висок тоже. Хрипя от ярости, Кирилла пыталась рвануть нить, а другой рукой вцепилась врагу в горло, да так, что продрала ногтями кожу – на фандоринскую рубаху хлынула кровь. С другой стороны на Эраста Петровича налетел кто-то ещё. Острые зубы впились в кисть руки, которой он пытался стиснуть Кирилле сонную артерию. Полкашка! – Не сюда! – простонала пророчица. – Столб сшибай! Столб! Девчонка разжала зубы и проворная, как уж, скользнула к опоре, навалилась на неё всем телом. Столб скрипнул, но выдержал – не больно-то тяжёлым было худенькое тельце. Вытянувшись, Фандорин отшвырнул «псицу» ударом ноги. Оставалось продержаться самую малость – в проход протискивались последние из детишек. – Быстрей, быстрей! – крикнул он, наконец сжав Кирилле шею в нужном месте. Та забилась, засучила ногами, но, вопреки всем физиологическим законам, сознание не потеряла, а вдруг крепко обхватила Фандорина и повалила на себя. Просипела: – Круши-и-и! Не долее секунды понадобилось Эрасту Петровичу, чтобы высвободиться: откинул голову назад, со всей силы двинул проклятой ведьме лбом в нос, и та наконец угомонилась, обмякла. Но за эту секунду Полкашка успела отскочить к стенке и с разбега, отчаянно визжа, кинуться на столб. Помешать ей Фандорин уже не мог. Единственное, что успел – бешено оттолкнувшись, перекатиться ближе к выходу. Затрещало дерево, дрогнула земля, а потом наступил конец света – сделалось чёрным-черно и очень тихо. Лучами во все стороны Очнулся Эраст Петрович оттого, что на лицо ему упала горячая капля. Потом ещё одна. – Окиро, данна, окиро! [29] – приговаривал срывающийся, плачущий голос. Просыпаться совсем не хотелось. Наоборот, хотелось снова провалиться в тишину и черноту. Он уж и собрался это сделать, но сверху снова упала горячая капля. Фандорин неохотно открыл глаза и увидел прямо над собой зарёванную физиономию слуги, а за ней, повыше, но не сказать чтобы очень высоко – серо-алое рассветное небо. В поле зрения ещё не вполне пришедшего в себя Эраста Петровича влезло ещё одно лицо, с подкрученными усами и лихим чубом. – Живой! Выходит, зря я за упокой молился, – весело сказал Одинцов и протянул руку, чтобы стряхнуть Фандорину пыль со лба, но Маса злобно зашипел на урядника, оттолкнул его пальцы и сделал это cам. Ногти у японца были некрасивые – обломанные, грязные, все в земле и запёкшейся крови. Над возвращающимся к жизни Фандориным склонился третий человек – Евпатьев. – Мы уж и не чаяли. Нипочём бы не отрыли, если б не ваш азиат. Не человек, а землеройная машина. Без лопаты, без всего, голыми руками откопал. – Долго лежу? – сухим и скрипучим (самому противно стало) голосом спросил Фандорин. – Ой, долго, Ераст Петрович. Говорю, я уж по тебе молитовку прочёл. На косоглазого твоего серчал: «Уйди, нехристь! Не моги покойника теребить!». А он все трясёт тебя, щеки трёт, в губы дует. – В губы? – удивился Фандорин. – То-то во рту привкус, будто леденцов наелся. Зачерпнул в горсть снега, проглотил. И словно живой воды попил. Смог сесть, а потом и встать. Ощупал себя: переломов нет, ушибы – ерунда. Только вот скрипит на зубах. Пожевал ещё снегу. Вокруг никого. Большая поляна. Почерневшая от времени часовня. Полуразвалившиеся ворота со старым восьмиконечным крестом на венце. Снегопад кончился. Мир бел и чист. – Г-где дети? – Разбежались. Брызнули в стороны, как от черта, – сказал Никифор Андронович. – Там внутри кто-нибудь остался? – Кирилла и её п-поводырка. Больше никто. – Далеко от входа? – Сажени четыре. Евпатьев вздохнул: – Далеко. Голыми руками не докопаешься. Полицейский отрезал: – И нечего. Зряшное дело – мертвяков тревожить. Да ещё таких. Пускай лежат, где легли. Сами себе могилу выбрали. Память вот только поставлю… Ульян ловко вскарабкался на ворота, снял крест, спрыгнул. – Самоубийцам вроде не полагается, – заметил Евпатьев, наблюдая, как урядник вколачивает крест на склон обрыва, прямо над чёрной земляной осыпью. – Если за веру, не возбраняется. |