Книга Броненосец, страница 56 – Уильям Бойд

— Вы не могли бы подождать секундочку? — попросил Лоример. — Извините.

На его кровати валялся, откинувшись на подушки, голый Торквил и читал, насколько можно было разобрать издалека, мужской журнал — «мягкое порно». Слава богу, хотя бы между широко раскинутых ляжек у него была собрана в комок простыня.

— А, привет, Лоример. Угадай, кто здесь.

— Я уже ее видел. Что это значит, Торквил, хрен побери?

— Боже мой, а что же я еще должен был делать?

Ирина вернулась с бутылкой белого вина и двумя бокалами. Она села на край кровати, застенчиво скрестив ноги, и налила вина Торквилу. Тот уже вытянулся через весь матрас, демонстрируя голую задницу, и рылся в брючных карманах в поисках курева. В неожиданном «рыцарском» порыве он зажег сразу две сигареты и одну предложил Ирине.

— Лоример, — вопросительно проговорила Ирина, выпуская дым из уголка рта.

— Да?

— Человек в комнате. Это Дэвид Уоттс?

— Да.

— Я не верю, я в одном доме, в том же доме с Дэвидом Уоттсом, — возбужденно заговорила Ирина и вдруг совсем перешла на русский. Действительно, у нее поразительно белые ноги, отметил Лоример, — длинные и стройные, а голубые жилки похожи на… Он на секунду призадумался. Они похожи на реки под паковым льдом, если глядеть на них с высоты.

— Не тот Дэвид Уоттс — певец? — переспросил Торквил, тоже изумившись. — Здесь, в этой квартире?

— Да. Я ему одалживаю компакт-диск.

— Иди ты на фиг.

— Сам иди на фиг.

— Врун хренов.

— Иди и сам посмотри.

Лоример вернулся к Уоттсу. Тот, водрузив черные очки на лоб, уже сидел на корточках перед изготовленными на заказ стеллажами, где размещались все компакт-диски Лоримера. Уоттс уже нашел Кваме Акинлейе: Лоример хранил диски в алфавитном порядке, по странам.

— У вас тут столько классики, — заметил Уоттс. — И куча бразильцев.

— Раньше я слушал только центрально- и южноамериканскую музыку, — пояснил Лоример. — А года три назад переключился на Африку. Начал с Марокко и стал двигаться на юг — ну, по кривой.

Уоттс нахмурился.

— Интересно. И докуда добрались?

— До Ганы. Собираюсь двигаться к Бенину. Может быть, на следующей неделе.

— Это и есть то, что вы называете «жизненным», да?

— По сравнению с той дрянью, которую мы на Западе производим.

Тут появились второпях одевшиеся Ирина и Торквил, и Лоримеру пришлось их представить. Торквил указал пальцем на Уоттсов спортивный костюм и пропел: «Эй вы, Во-олки». Ирина попросила автограф, а потом то же самое сделал Торквил — для кого-то по имени Эми. Лоример с некоторым шоком осознал, что Эми — это четырнадцатилетняя дочка Торквила (которая учится в школе-пансионе); оставалось только надеяться, что она не станет расспрашивать отца, при каких обстоятельствах тот раздобыл ей автограф Дэвида Уоттса.

— Надеюсь, я вам не помешал, — сказал Уоттс, выводя свое имя на двух листках писчей бумаги. — Любовь средь бела дня, и все такое.

— Да нет, мы уже закончили, — ответил Торквил. — Кстати, Ирина, тебе ведь пора уходить? Да? Уходить пора, да? Уходить?

— Что? Ах да, мне пора уходить. — Она подобрала сумочку, робко попрощалась (Лоример отметил, что между ней и Торквилом больше не возникало никакого физического контакта) и ушла. Уоттс взял у Торквила предложенную сигарету.

— Меня потрясло, что она вас узнала, — сказал Торквил. — Я про Ирину. Она же русская.

— В России все знают Дэвида Уоттса, — сказал Дэвид Уоттс. — Я продаюсь там миллионными тиражами. Миллионными.

— Правда? А скажите, «Команда» когда-нибудь соберется снова?

— Только через мой труп, приятель. Они воры, грабители. Я скорее себе язык откушу. Скорее глотку себе вырву голыми руками.

— Значит, не больно-то вы по-дружески разошлись, да? А что случилось с Тони Энтони?

Уоттс не стал надолго задерживаться; видимо, ему не очень понравилось то, как Торквил принялся ворошить историю его бывшей группы. Лоример одолжил ему еще пару дисков — певца из Гвинеи-Бисау и духовой оркестр из Сьерра-Леоне. Уоттс обещал переписать их и вернуть на следующий день с Терри, а потом застенчиво — точно вдовица или старая тетушка-девица — попросил Лоримера проводить его до машины. Терри увидел, как они приближаются, и, вскочив с шоферского сиденья, распахнул заднюю дверцу.

— А эта фигня со страховой компанией, — проговорил Уоттс, отшвыривая окурок. — Я тут поговорил со своими ребятами. Думаю, если мне не заплатят, будет самая громкая тяжба. Двадцать, тридцать миллионов.

— Прекрасно, — сказал Лоример. — Мы любим, чтобы подобные дела решались через суд. — Это понравилось бы Хоггу, подумал он печально.

— Вы поймите, — продолжал Уоттс, — просто некрасиво будет, если Дэвида Уоттса затаскают по судам. Нехорошо как-то.

— Что поделаешь.

— Диски верну завтра, дружище, — сказал Уоттс, забираясь в машину. — Большое спасибо, Лоример, — можно называть вас Лоример? Из этого должно что-то выйти. Серендипье. До связи.

Машина тронулась: казалось, ее широкие шины вращаются совершенно беззвучно. Люди на улице останавливались и удивленно провожали ее взглядами. Лоример вспомнил, что недавно в воскресной газете был опубликован список богатейших людей страны, и Дэвид Уоттс значился в нем на 349-м месте.

В холле Лоримера поджидала леди Хейг. На ней был опрятный зеленый твидовый костюмчик, а на голове — тюрбан, зашпиленный шляпной булавкой с рубиновой головкой. Из-за ее ног выглядывал Юпитер, тяжело и ровно дышавший.

— Сегодня утром ваш друг привел к себе девицу.

— Могу только принести свои извинения, леди Хейг.

— Он ужасно шумит — все время грохочет и топает, и днем и ночью.

— Я попрошу его вести себя потише.

— По-моему, Лоример, он неотесанный мужлан.

— Совершенно с вами согласен, леди Хейг, совершенно с вами согласен.

389. Серендипье. Образовано от «Серендип» — бывшего названия Цейлона, ныне Шри-Ланка. Слово это придумал Хорес Уолпол; он отталкивался от одной народной сказки, персонажи которой все время набредали на что-то такое, чего нарочно не искали. Следовательно: серендипье — это способность случайно совершать счастливые и неожиданные открытия.

Что же тогда является противоположностью Серендипа — южной страны, теплой и солнечной, омытой морями и утопающей в пышной зелени, изобилующей пряностями и певчими птицами? Вообразим себе совершенно другой мир на крайнем севере — бесплодный, скованный льдами, морозный, мир из кремня и камня. Назовем его Зембла. Следовательно: зембланье — антоним серендипья, способность нарочно совершать злосчастные, неудачные и предсказуемые открытия. Серендипье и зембланье: два противоположных полюса той оси, вокруг которой все мы вращаемся.