Книга Плащ душегуба, страница 63 – Крис Эллиотт

Времена, как и линия горизонта в великом городе, определенно менялись, и в анналы истории войдет, что в 10.45 вечера 26 августа 1882 года мерзкое слово «отсосать» было впервые использовано в разговорной практике Нью-Йорка (увы и ах, поскольку я искренне надеялся внедрить его сам). С этого момента и проституция, и семейная жизнь, и щенячья подростковая любовь уже никогда не будут прежними.

– Так что скажете? Всего-то полпенни или два.

– Это очень любезно с вашей стороны, – сказал странный человек. – Однако я не привык к подобному великодушию. Видите ли, я и сам не особенно добр.

Я выпрямился. Я знал, что должно было произойти, и знал, что должен это предотвратить. В то же время меня парализовал инстинкт, присущий всем родившимся в Нью-Йорке, – не вмешиваться.

– О, – хихикнула шлюха, поигрывая пуговицами сюртука незнакомца и норовя прильнуть к его груди. – Так, значит, ты озорник?

– Не то чтобы, дорогуша. Скорее весельчак.

Я медленно приближался, шепча: «Нет, нет, не делай этого! Нет, нет! Бегите, леди, бегите!»

– И что мы теперь будем делать? – спросил мужчина.

– Все, что тебе заблагорассудится, дружок, – сказала поддатая шлюха, сворачивая голову бутылке с ромом и надолго прилипая к горлышку.

Я ускорил шаг. «Нет, нет, нет! Хватит так хватит…»

– Я хочу дать тебе кое-что. Это нечто такое, без чего я никогда не выхожу из дома, – сказал человек и медленно полез в свою сумку.

А потом…

Я бросился бежать со всех ног, однако недооценил, насколько далеко от них я был. Я не успею!

…а потом…

…а потом незнакомец вытащил музыкальную шкатулку и подал ее проститутке.

Не добежав каких-то десяти ярдов, я замер, а затем рухнул ничком на мостовую.

– Эта штука мне больше не нужна, – сказал он. – Пусть она останется у тебя. Хотелось бы совершить хоть одно доброе дело, прежде чем я покину этот нечестивый мир.

Мужчина приподнял цилиндр.

– Доброй вам ночи, сударыня, – сказал он и продолжил свой путь.

«Что произошло? Никакого головокрушения? Никакого смертоубийства? Никакой кишкографии?» (Почему я чувствовал себя слегка разочарованным? Фу, как гадко!)

– Эй, гляди-ка, что мне подарил этот добрый сударь. Она еще и работает! Я смогу выручить за нее пятьдесят монет, – прокудахтала осчастливленная шлюха, когда я поравнялся с ней. – Ух, а ты на него здорово похож! Ты ему, что ли, брат?

Я не ответил. Вспоминая череду совершенных убийств, я думал о Беззубой Старушке Салли Дженкинс и других жертвах Крушителя, который по какой-то неизвестной причине – возможно, в приступе угрызений совести или просто от скуки – отпустил свою последнюю жертву.

– Ну и ладно, можешь не отвечать! – крикнула проститутка. Затем она принялась подпевать: «Ах ты ж, О’Грэйди, ты ж мой нежный цвет!»

Хриплые звуки ее голоса затихли в шуме и грохоте повозок, шлепках мусорщиков, гудении парогазовых ламп и шорохе манговых листьев. Теперь больше походило на то, что не я преследую этого человека, а он ведет меня. Сейчас я шел за ним на опасно близком расстоянии, но ничуть не беспокоился. Я был уверен, что все это отвратительное дело закончится нынешним вечером.

Мы свернули за угол на Девятнадцатую улицу и прошли до середины квартала, где мужчина взбежал по ступеням неприметного кирпичного особняка. Он вытащил связку ключей и отпер дверь. Я кинулся через дорогу, чтобы получше разглядеть здание. Его фасад был зловеще непримечателен, как лицо спящего убийцы. Мужчина повернул ключ, засов отодвинулся, и входная дверь приоткрылась. Он остановился. «Что он, черт возьми, делает?» – подумал я.

Мужчина обернулся и посмотрел прямо на меня.

Тут мужчина обернулся и посмотрел прямо на меня.

Впервые я увидел это чудовище в лицо. Увидел – и обомлел. У него было мое лицо! Он был мной. Я был им. Мы были близнецами!

Я стоял, застыв на месте, а убийца поднял руку и поманил меня – словно Ахав, [64] прикованный к большому белому киту, чья рука безжизненно призывала команду последовать за ним в водную могилу. Но я не пошел. Во всяком случае, в ту же секунду.

Мужчина вошел и закрыл за собой дверь. Секунду спустя мутное окно на третьем этаже загорелось тусклым светом, и я разглядел силуэт убийцы, расхаживавшего по комнате. Я знал, что мне предстоит вступить с ним в схватку, но также я знал, что еще одна жизнь в ту ночь находилась в опасности – жизнь Элизабет.

Часы показывали 11.15, времени оставалось в обрез. Я должен был доставить сообщение – «в полночь в замке Бельведер», – но сначала следовало уладить одно важное дельце в неприметном особняке.

От тугих веревок у Лизы онемели конечности, и она пыталась шевелиться, чтобы восстановить кровообращение. Время летело. Стремительно приближалась полночь.

– М-м-м бр-р-р у-у-у-у м-м-р-р, – в отчаянии простонала она через кляп.

Неожиданно в зимний сад ворвался Рузвельт. Он явно удивился, обнаружив Лизу в столь плачевном положении.

– О, дорогая, что они с вами сделали! – проревел Тедди, открыл клетку и поспешил освободить Лизу от веревок и кляпа. – Боже мой, не следует обращаться подобным образом с дамой. Если бы кто-нибудь из моего полка посмел действовать столь невоспитанно, я бы отхлестал его… хлыстом!

Едва он вытащил кляп, Лиза разразилась проклятиями:

– Отвали от меня, ублюдок!

– Но мисс Смит, это я, Тедди!

– Не прикидывайся. Я знаю, что и ты в этом замазан. Ты в сговоре с Твидом. Я все знаю, я слышала ваш разговор в гостиной.

– Уверяю вас, сударыня, я американский патриот и откровенный индивидуалист, который не может сговориться ни с кем, кроме самого себя, да и то не всегда!

– Послушайте, мистер Как-вас-там, я слышала весь разговор. Всю эту ерунду насчет того, чтобы явиться сюда пошпионить, насчет подбрасывания нам «копченой селедки», насчет вашей «доли»… «хитроумной штуковины». Вам это ничего не напоминает, а, Биппи-бой?

Рузвельт поднял три пальца.

– Клянусь вам тарабарской честью скаута! Я понятия не имею, о чем вы говорите, сударыня, но признаю, что время от времени балуюсь копченой селедкой, поскольку нахожу ее не столь соленой, как более распространенная копченая пикша.