Книга Звезда в хвосте Льва, страница 20 – Наталья Андреева

– Поход со второго этажа на первый для Фимы равносилен стипльчезу для спортсмена перворазрядника, – улыбнулся Ромашов. – На международных соревнованиях. К которым надо долго готовиться, плюс волнение.

– Да, я долго собирался, – признался Раевич. – Сначала думал: что надеть? Холодно или тепло? А если холодно, то насколько?

– А если тепло, то тоже насколько, – вновь улыбнулся Журавушкин.

– А что тут смешного? – неожиданно обиделся Ефим Иванович. – Все люди разные. У каждого есть свои достоинства и свои недостатки. Вот вы, сколько иностранных языков знает?

– Я? Один. Английский. Да и то, теперь уже, наверное, со словарем, – признался Журавушкин.

– А я – пять. Причем, без словаря. Но мое физическое состояние, вы правы, оставляет желать лучшего.

Журавушкин уже оценил медлительность Ефима Ивановича и его несобранность. Они все никак не могли добраться до сути.

– В каких отношениях вы сами были с Настей? – быстро спросил он.

– Что значит: отношения? – Раевич насмешливо поправил очки. – В каких отношениях занятой человек с осой, которая влетела в его кабинет и мешает работать? Противно жужжит, и есть вероятность, что ужалит.

– Он сначала терпит, потом берет толстый-претолстый журнал и изо всех сил лупит им осу, – тихо сказал Журавушкин.

– Я выбрал неудачное сравнение, – побагровел Ефим Иванович. – Просто Настя меня раздражала своей бесцеремонностью. Но если Лёвушке так хочется на ней жениться… – он сбился. – Хотелось… Да ради бога!

– То есть, вы были не против?

– Нет, конечно.

– А Бодлер?

Ефим Иванович растерялся.

– Знаете, а ведь я у него об этом не спрашивал. Мне казалось, проблема настолько ничтожная… – он опять сбился.

– Вы говорите о свадьбе? – удивился Журавушкин. – Брак – это ничтожная проблема? Мелочь? Пустяк?

– Ну да. А что? – удивленно посмотрел на него Раевич. – Имеет значение лишь то, как люди друг к другу относятся. А что есть брак? Это лишь вопросы наследства, не более. И социального статуса.

– Вы в Бога верите?

– Ах, вот вы о чем… Понимаю. Но мы отклонились от темы. Вы хотели узнать, что я увидел в саду?

– Это я уже понял: Настю и всех. Вы ведь пришли последним. Кто вызвал полицию?

– Я, – сказал Ромашов.

– До того, как они приехали, вы о чем говорили? Или, лучше сказать, договаривались. Ведь у вас было время.

– Да, собственно, ни о чем, – сказал Раевич. – Сидели и ждали. Рара только сказала: «Бедная девочка, она все-таки покончила с собой».

– Она так сказала?! – аж подпрыгнул Журавушкин. – Выдвинула версию случившегося, которую вы должны были отработать?! Она ведь ваш мозг, а вы лишь делали всегда то, что вам говорят. И вы начали думать, как бы представить случившееся самоубийством.

– Тогда еще мы не знали результатов обыска и экспертизы, – быстро сказал Ромашов. – Скажите, а эта версия проходит?

– Боюсь, что нет. Ни мотива, ни предсмертной записки. И сам выстрел… Поддела дулом ребро и трижды нажала на курок? – Журавушкин с сомнением покачал головой. – Ну, ладно, один. Но три смертельных выстрела в область сердца… Да кто в это поверит? Идемте в сад, покажите мне: где это случилось?

Мужчины послушно поднялись из-за стола. Ромашов первым спустился в сад.

– Не верьте ни единому его слову, – услышал вдруг Журавушкин злой шепот у себя за плечом. И понял, что это Василиса Петровна.

– Вы это о ком? – удивленно спросил он.

– О нем. Ишь, чудиком прикидывается! А вы попробуйте этого чудика хоть на копейку обсчитать!

– А вы пробовали? – живо обернулся Аркадий Валентинович.

– Устроился тут… Присосался… – не унималась Василиса Петровна.

– Аркадий Валентинович, вы идете? – позвал его Ромашов.

– Да-да! Иду!

– Так и знайте: он умнее и хитрее нас всех, – сказала ему в спину Василиса Петровна. – А хотите узнать больше, позвоните, – проворные пальцы засунули в задний карман брюк Журавушкина какую-то бумажку. Довольно ловко засунули.

«Номер ее телефона, – догадался он. – Да, Раевич не прост. Да и Градова не такая простая, какой хочет казаться».

По вымощенной терракотовой плиткой тропинке они прошли в беседку.

– Вот тут, – указал Ромашов на примятый газон. Журавушкину даже показалось, что он видит на изумрудной траве следы крови.

Вокруг беседки густо росли кусты. Человек любой комплекции легко мог в них спрятаться. И его бы никто не заметил, пока он сам не решил бы объявиться.

– Почему это? – сердито спросил Журавушкин.

– Что? – мужчины удивленно переглянулись.

– Ну, эти. Деревья, – кивнул он на заросли.

– А! Это персидская сирень! – пояснил Ромашов. – Рара ее обожает. В мае, когда она цветет, здесь, в беседке такой аромат, что с ума можно сойти. Да еще соловьи поют… – он вдруг счастливо улыбнулся. – Очень редкий сорт, цветет поздно и долго. Рара запретила ее вырубать.

– Как это некстати, – поморщился Журавушкин. – Или кстати? Допустим, тот, кто опередил Раису Гавриловну, спрятался в этих кустах. Это дело двух-трех минут.

– Но кто мог это сделать? – мужчины опять переглянулись.

– В том-то и дело, – Журавушкин не удержался и вздохнул. – Следователь правильно сказал. Выбирать-то особо не из кого. А придется.

– Что значит, придется? – неожиданно сердито спросил Ефим Иванович.

– Так ведь уголовное дело возбудили. По серьезной статье: преднамеренное убийство.

– Скажите, а можно сделать так, чтобы мою жену освободили до суда под залог?

– Вы меня слышали? Статья серьезная. Суд отклонит мое ходатайство об освобождении под залог. Увы.

Раевич помрачнел.

– Что ж, будем собирать свидетелей защиты, – подвел итог Журавушкин. – Во-превых, это вы все. За исключением, пожалуй, Ефима Ивановича, потому что он супруг. Это момент скользкий. У вас троих были, мягко скажем, странные отношения.

– Но я обязательно хочу выступить на суде! – горячо сказал Раевич.

– Тогда вы можете стать свидетелем обвинения, она ведь вам изменяла, и вывернуть все так, чтобы симпатии судей оказались на стороне вашей супруги. Ведь мужики сволочи, – усмехнулся Журавушкин. – Среди присяжных большинство наверняка будут женщины. Чем горячее вы будете ругать вашу жену, Ефим Иванович, тем больше у нее шансов выйти на свободу. А если вы вдруг вздумаете ее хвалить и оправдывать, то получится некрасиво.

– Почему?

– Но ведь получается, что вы оправдываете распущенность! Благословляете адюльтер! Лучше уж очерните себя, мол, я во всем виноват. Потому я и говорю: выступайте на стороне обвинения.