Книга Эркюль Пуаро и Убийства под монограммой, страница 26 – Софи Ханна

Вид юноши меня встревожил. Как он довел себя до такой кондиции? Пока он походил на человека, только примеряющего чужую маску, однако, если не изменит своих привычек в ближайшем будущем, маска непременно прирастет.

– Не хотите ли выпить, мистер Кэтчпул? – спросил Микин.

– Возможно, позже, спасибо. – И я тепло улыбнулся. Я всегда стараюсь быть особенно вежливым с теми, кому не доверяю или к кому просто не испытываю симпатии. Это не всегда срабатывает, но иногда они отвечают тем же. – Сначала надо размять эти старые ноги.

Пьяный молодой человек, шатаясь, встал. Казалось, он внезапно рассердился, и выдал тираду, которая начиналась со слова «нет». Остальное было неразборчиво. Качаясь, он прошел мимо меня и вышел на улицу. Старик протянул руку – на что ему понадобилось секунд десять, – и его указательный палец уткнулся прямо в меня.

– Ты, – сказал он.

Я провел в Грейт-Холлинге не больше часа, и за это время уже второй человек грубо тыкал пальцем мне в лицо. Возможно, у местных жителей это жест гостеприимства, хотя навряд ли.

– Прошу прощения? – переспросил я.

Санта-Клаус издал какие-то звуки, которые я перевел так: «Да, ты, ты, парень. Иди-ка, сядь здесь. Вот на этот стул, парень. Рядом со мной, парень. Все равно этому несчастному молодому бездельнику, который только что вышел отсюда, стул больше не нужен».

В обычных условиях услышать повторное приглашение в таком роде мне вряд ли было бы приятно, но, раз уж я решил потренироваться в искусстве перевода с языка пьяных, то почему бы и нет.

– Вообще-то я собирался немного пройтись по деревне… – начал было я, но старик, видимо, уже решил, что ничего подобного я не сделаю.

– Успеется! – рявкнул он. – А сейчас иди и садись, поговорить надо. – Тут он, немало меня встревожив, затянул такой куплет:

Посидим рядком,

Поговорим ладком,

Господин полицейский из Лондона.

Я посмотрел на Микина, но тот не отрывал взгляд от пивных стаканов. Гнев придал мне смелости, и я сказал ему:

– Кажется, не прошло еще и десяти минут с тех пор, как я просил вас ни с кем не обсуждать того, кто я и по какому делу прибыл.

– Я не говорил ни слова. – Но ему не хватило наглости посмотреть мне в лицо.

– Мистер Микин, каким образом мог этот джентльмен узнать, что я полицейский из Лондона, если вы ему об этом не говорили? Никто в деревне, кроме вас, не знает о том, кто я.

– Не спешите с выводами, мистер Кэтчпул. Ни к чему хорошему вас это не приведет. Я никому не сказал о вас ни слова. Ни единого.

Он лгал. Он знал, что я это знаю, но ему было все равно.

* * *

Потерпев поражение в борьбе с хозяином гостиницы, я подошел к столику в углу зала и сел напротив похожего на гнома старикашки. За его спиной с темных потолочных балок свисали какие-то инструменты из латуни и меди, и на мгновение я представил его странным беловолосым созданием в еще более странном гнезде.

Он продолжал говорить так, словно наша беседа и не прерывалась:

– …не джентльмен, а бездельник, и родители у него такие же. Ни читать, ни писать не умеют, вот и он тоже. Какая уж там латынь! Двадцать лет, а посмотрите на него! Вот я в его возрасте – ну, это было давно. В незапамятные времена! В молодости я был незаурядным человеком, но некоторые берут посланный им божий дар и развеивают его по ветру. Не понимают, что величия способен достичь каждый, вот и не пытаются.

– Латынь, говорите? – только и смог выдавить я в качестве ответа.

Какое еще величие? Я был счастлив всякий раз, когда мне удавалось избежать унизительной неудачи, а он толкует о величии. Голос старика был на удивление чист и звонок, что как-то не вязалось с его сизым носом и мокрой от эля бородой. «Когда он трезв, слушать его, должно быть, одно удовольствие», – подумал я.

– И что же, вы совершали великие дела? – спросил я его.

– Я пытался, и преуспел куда больше, чем мог хотя бы надеяться.

– Неужели?

– Да, но это было давным-давно. Мечтами денег не заработаешь, и самые дорогие из них никогда не становятся реальностью. В молодости я этого не знал. И хорошо, что не знал. – Он вздохнул. – Ну а ты, приятель? Чего ты достигнешь в жизни? Разгадаешь загадку убийства Харриет Сиппель, Иды Грэнсбери и Ричарда Негуса?

Старик говорил так, словно эта цель не заслуживала внимания.

– С Негусом я не был знаком, хотя раз-другой его видел, – продолжал он. – Он уехал из деревни вскоре после того, как я тут обосновался. Один уехал, другой приехал, и оба по одной и той же причине. Оба с тяжелым сердцем.

– Что же это была за причина?

Одним стремительным движением старый гном влил себе в горло невероятное количество эля.

– Она не смогла этого пережить! – сказал он.

– Кто не смог пережить что? Ида Грэнсбери не смогла пережить отъезда Ричарда Негуса из деревни?

– Потери мужа. Так, по крайней мере, говорят. Харриет Сиппель. Говорят, из-за того, что ее муж умер так рано, она стала тем, чем была. Но это, я вам скажу, не причина. Немногим старше, чем тот парень, что сидел тут до вас. Слишком молод, чтобы умереть. Нет им конца.

– Когда вы сказали «она стала тем, чем была», что вы имели в виду, мистер… э-э-э… Не могли бы вы объяснить?

– Что, приятель? А, ну да. Мечты никому пользы не приносят, ни женщине, ни мужчине. Я рад, что был уже стар, когда… когда натолкнулся на эту мысль.

– Простите, я просто хочу убедиться, что ничего не перепутал, – сказал я, невольно раздражаясь от того, что он все время перескакивает с одного на другое. – Вы говорили, что миссис Харриет Сиппель потеряла мужа в юном возрасте, и вдовство сделало ее тем… чем же?

К моему ужасу, старик заплакал.

– Зачем она сюда приехала? У нее ведь мог быть муж, дети, счастливая семья…

– У кого они могли быть? – спросил я, приближаясь к отчаянию. – У Харриет Сиппель?

– Если бы она не выдумала эту непростительную ложь… С нее-то и начались все беды. – Тут, словно отвечая на вопрос невидимого собеседника, старик нахмурился и забормотал: – Нет-нет. У Харриет Сиппель был муж. Джордж. Он умер. Молодым. Ужасная болезнь. Он был немногим старше того паренька, ну, того бездельника, что сидел здесь до вас. Стоукли.

– Бездельника зовут Стоукли, верно?

– Нет, приятель. Стоукли – это я. Уолтер Стоукли. Его имени я не знаю. – Старый гном провел по бороде пятерней и продолжил: – Она посвятила ему свою жизнь. О, я знаю почему, я всегда понимал это. Он был человек основательный, каковы бы ни были его недостатки. Ради него она пожертвовала всем.

– Ради… того молодого человека, что сидел здесь сейчас? – Нет, это было маловероятно; бездельник вовсе не производил впечатления основательности.