Книга Декоратор. Книга вещности, страница 35 – Тургрим Эгген

— И что нам скажут на это рекламодатели? — возражает Аня. — И ты же вроде не куришь?

— Нет, но такого случая ради можно отрядить кого-нибудь купить пачку.

По Моник видно, что перспектива объездить пол-Осло в поисках магазина, торгующего «Житан», вдохновляет её не более поездки на рынок.

— Я просто хочу помочь, — обижаюсь я. Карло начинает ржать.

— Цветы! — кричит Аня. — Ставим на стол цветы. У нас ещё пять съёмок. Мы не можем так тратить время.

— Цветы должны быть белые или жёлтые, — чеканю я. — И смените эту банальную вазу Альвара Аалто. Не то выгоню вас.

Моник уходит за цветами и вазой.

Вот и имей дело с модными журналами. На секунду нельзя отвернуться, как у наковальни.

В довершение фотосеанса, когда остаётся только навести свет и запечатлеть ванную — но и это из-за минимального размера помещения оказывается делом небыстрым, — Аня затевает интервью со мной. Мы устраиваемся за кухонным столом, и я завариваю чайничек зелёного чая («Nagata Organic Sencha» из магазина здорового питания). Вообще-то его потребляет Катрине по поводу занятий йогой, но мне захотелось попробовать; похоже, Ногучи натолкнул меня на эту мысль. Аня расценила угощение как высокую степень посвящённости.

— Ты вдохновлялся японским дизайном? — спрашивает она.

— Не впрямую, но я бывал в японских ресторанах, оформленных привлекательно. Японцы мастерски обращаются с деревом, любят обнажать структуру и ценят свободные поверхности. Скрытое влияние японской культуры и японской манеры освоения пространства неоспоримо и, можно сказать, неодолимо.

— Что ты имеешь в виду?

— Только то, что многие постулаты функционализма сложились под японским влиянием, тут сыграли свою роль и выставки рубежа веков. Японцы указали путь к архитектуре, очищенной от орнаментов, выстраивающей диалог с природой, а вовсе не вступающий с ней в диалектическое противоречие, как то в массе своей делала тогдашняя европейская архитектура.

Горький, насыщенный вкус «Nagata Organic Sen-cha» усиливает вес моих откровений, обычно постигаемых на первом курсе. Но Аня стенографирует. Я вижу, как вдумчиво она работает над словом: «диалектический» понятно не всякому, поразмыслив, она решается вычеркнуть его. Вот что значит репортёр и редактор в одном лице.

— Но дом, где ты живёшь, европейский на двести процентов, — пытается она поспорить.

— Да, хотя и в «ар нуво», прекрасным образцом которого он является, чувствуется слабое влияние восточного примитивизма. То, что раньше называлось «китайщиной». И даже драконовская тематика, которой мы привыкли гордиться как исконно скандинавской, на самом деле имеет китайское происхождение. Ничто не указывает на то, что в эпоху саг норвежцы украшали свои дома головами драконов. Но если говорить об осознанной «японистике» в норвежской архитектуре, то она появляется многим позже, например у Сверре Фена или в постройках Люнда-Слаатто, хотя это уже выходит за рамки нашей темы, — добавляю я с улыбкой.

Она кладёт блокнот, делает глоток чая и перелистывает страницу, открывая новую тему.

— Скажи, Сигбьёрн, многим ли ты жертвуешь, чтобы жить так?

— Что значит «жертвую»?

— Я думаю о порядке. Ясно, что любой человек прибирается перед нашим приходом, но у тебя въевшийся порядок: у тебя заметно меньше вещей, чем у всех остальных людей, и каждой, похоже, раз и навсегда установлено место.

— Многие остальные люди могли бы прилежнее выбрасывать ненужное.

— Да, но многие сентиментально относятся к своим вещам. Они их любят и берегут.

— Ты о каких вещах?

— Свадебная фотография, например. У тебя ничего подобного и в помине нет.

— Мы не сочетались браком.

— Хорошо, а свадебное фото родителей? Или портрет дедушки с бабушкой?

— Ты представляешь себе моих прародителей? — усмехаюсь я.

— Ответ циничный.

— Немного... Само собой, такие фотографии есть и у нас, но мы храним их в альбомах. Тебе кажется, лучше было расставить их на каминной полке?

— Так часто делают. Или вешают детские рисунки.

— Я заметил.

— У тебя есть одна картина и один архитектурный эскиз, тот, что висит в кабинете.

— Это моя текущая работа. Она висит на стене для дела.

— Так я и подозревала. Но позволено ли мне будет спросить: а как ты поступаешь в случае, если заказчик, которому ты оформляешь дом, желает повесить на стене огромное фото любимой бабуси?

Я не люблю слова «заказчик», мне кажется, это низводит меня до уровня сетевого коммивояжёра. Я предпочитаю называть их клиентами. Иной раз и пациентами. Но этого я Ане не рассказываю.

— Вынужден опровергнуть твои инсинуации: не в моей власти запретить заказчику повесить изображение бабушки.

— Но тебе хочется?

— Чего мне хочется, никакой роли не играет. Моя функция, как мы говорим, совещательная. Но если бабушка уродина уродиной, а и картина, и рама, большие и очень тёмные...

— Что тогда?

— Тогда я посоветую конкретное место, где её повесить. Надеюсь, этого ты не записываешь?

— А что, нельзя?

— Лучше не надо, я тебя прошу. Не в моих правилах разглашать подробности моих взаимоотношений с клиентами. Но были случаи, когда я спрашивал, а нельзя ли найти фотографию бабушки в молодости.

Аня хохочет:

— Ну ты даёшь!

— Поверь мне, это не самая смешная история. Самая замечательная другая — о молодом человеке, который сразу сказал мне, что отказывается вешать в гостиной портрет почившего отца, но у него нет выбора, он должен. Ему физически делалось тошно от одного взгляда на покойного — мерзейшего тирана, судя по всему, но вдова, матушка клиента, дневала и ночевала в доме, а речь шла о крупном наследстве.

— И что? — возбуждается Аня.

— Мы придумали особую конструкцию. Это был электрический доводчик, кнопка которого располагалась прямо над домофоном, хозяин нажимал её, едва родительница возникала на пороге, и портрет папаши выезжал на самое что ни на есть парадное место. Я подсмотрел идею в театре. Но в безоблачные минуты это была ниша, в которой стояла безупречной красоты безумно дорогая ваза от Tiffany.

Аню скрючивает от хохота.

— Ой, прости, — еле выдыхает она и закуривает. Я не протестую. Катрине превратила-таки кухню в курительную комнату. Это без труда угадывается по запаху.

— Разумеется, я запрещаю даже упоминать об этом, — говорю я.

— Господи, спаси меня, грешную, — негодующе откликается она из дымного облака.

— Я вас затаскаю по судам.

— Давай тогда лучше о чем-нибудь другом.