Онлайн книга «Алмазная колесница»
Лампу напарники не зажигали, да в ней и не было особенной нужды — поблизости горел уличный фонарь. Ночные часы тянулись медленно. Время от времени звонил телефон — подчинённые рапортовали, что сеть расставлена, все люди на местах, бдительность не ослабевает. О деле у Эраста Петровича и Евстратия Павловича всё уж было переговорено, а на отвлечённые темы разговор не клеился — слишком различался у партнёров круг интересов. Инженер-то ничего, ему молчание было не в тягость, а вот надворный советник весь извёлся. — Графа Лорис-Меликова знавать не приходилось? — спрашивал он. — Как же, — отвечал Фандорин — и только. — Говорят, объёмного ума был человек, даром что армяшка. Молчание. — Я, собственно, к чему. Мне рассказывали, что его сиятельство перед своей отставкой долго разговаривал с Александром Третьим наедине, делал разные пророчества и наставления: про конституцию, про послабления инородцам, про иностранную политику. Покойный государь, как известно, разумом был не востёр. После со смехом рассказывал: «Лорис меня вздумал Японией пугать — представляете? Чтоб я её опасался». Это в 1881 году, когда Японию никто и за страну-то не считал! Не слыхали вы этого анекдота? — Д-доводилось. — Вот какие при Царе-Освободителе министры были. Ананасу Третьему не ко двору пришлись. Ну а про сынка его Николашу и говорить нечего… Воистину сказано: «Захочет наказать — лишит разума»… Да не молчите вы! Я ведь искренне, от сердца. Душа за Россию болит! — П-понятно, — сухо заметил Фандорин. Даже совместная трапеза не поспособствовала сближению, тем более что ели каждый своё. Мыльникову филёр доставил графинчик рябиновой, розовое сало, солёные огурчики. Инженера японский слуга потчевал рисовыми колобками с кусочками сырой селёдки и маринованной редькой. С обеих сторон последовали вежливые предложения угоститься, столь же вежливо отклонённые. По окончании трапезы Эраст Петрович закурил голландскую сигару, Евстратий Павлович посасывал эвкалиптовую лепёшечку от нервов. В конце концов, в установленный природой срок наступило утро. На площади погасли фонари, над влажной мостовой заклубился пар, пронизываемый косыми лучами солнца, под окном погребального бюро по тротуару запрыгали воробьи. — Вон он! — вполголоса сказал Фандорин, последние полчаса ни на миг не отрывавшийся от бинокля. — Кто? — Наш. З-звоню жандармам. Мыльников проследил за направлением инженеровых окуляров, приник к своим. Через широкую, почти безлюдную площадь семенил человечек в натянутом на уши картузе. — Точно он! — хищно прошептал надворный советник и выкинул фортель, не предусмотренный планом: высунулся в форточку, оглушительно дунул в свисток. Эраст Петрович застыл с телефонной трубкой в руке. — Вы что, рехнулись?! Триумфально оскалившись, Евстратий Павлович бросил через плечо: — А вы как думали? Что Мыльников железнодорожным всю славу отдаст? Хрену вам тёртого! Мой япошка, мой! С разных концов площади к кургузому человечку неслись филёры, числом четверо. Заливисто свистели, грозно орали: — Стой! Шпион послушался, остановился. Повертел головой во все стороны. Убедился, что бежать некуда, но все-таки побежал — вдогонку за ранним, пустым трамваем, что с лязгом катил в сторону Зацепы. Филёр, бежавший наперерез, решил, что разгадал намерение врага, — бросился навстречу вагону и лихо впрыгнул на переднюю площадку. Тут как раз и японец догнал трамвай, однако внутрь не полез, а с разбегу подпрыгнул, зацепился руками за перекладину висячей лесенки и в два счета оказался на крыше. Агент, оказавшийся в вагоне, заметался среди скамеек — не уразумел, куда подевался беглец. Трое остальных кричали, махали руками, но он их жестикуляции не понимал, а дистанция между ними и трамваем постепенно увеличивалась. От вокзала на диковинное представление пялились зрители: отъезжающие, провожающие, извозчики. Тогда Евстратий Павлович высунулся в форточку чуть не до пояса и оглушительным, иерихонским голосом возопил: — Трамвай тормози, дура! То ли филёр услышал начальственный вопль, то ли смикитил сам, но кинулся к вагоновожатому, и тут же завизжали тормоза, трамвай замедлил ход, и отставшие филёры стали быстро сокращать дистанцию. — Врёт, не уйдёт! — удовлетворённо констатировал Мыльников. — От моих орлов — нипочём. Каждый из них стоит десятка ваших железнодорожных олухов. Трамвай ещё не остановился, ещё скрежетал по рельсам, а маленькая фигурка в пиджачке пробежала по крыше, оттолкнулась ногой, сделала немыслимое сальто и аккуратно приземлилась на газетный киоск, стоявший на углу площади. — Акробат! — ахнул Евстратий Павлович. Фандорин же пробормотал какое-то короткое, явно нерусское слово и вскинул к глазам бинокль. Запыхавшиеся филёры окружили деревянную будку. Задрав головы, махали руками, что-то кричали — до похоронной конторы доносилось только «мать-мать-мать!». Мыльников возбуждённо хохотал: — Как кошка на заборе! Попался! Вдруг инженер воскликнул: — Сюрикэн! Отшвырнул бинокль, выскочил на улицу, громко закричал: — Берегись!!! Да поздно. Циркач на крыше киоска завертелся вокруг собственной оси, быстро взмахивая рукой — будто благословлял филёров на все четыре стороны. Один за другим, как подрубленные, мыльниковские «орлы» повалились на мостовую. В следующую секунду шпион мягко, по-кошачьи спрыгнул вниз, помчался вдоль улицы к зияющей неподалёку подворотне. Инженер бежал вдогонку. Надворный советник, в первый миг остолбеневший от потрясения, кинулся следом. — Что это? Что это? — кричал он. — Уйдёт! — простонал Эраст Петрович. — Я ему уйду! Мыльников выдернул из-под мышки револьвер и, как истинный мастер, открыл стрельбу на бегу. У Евстратия Павловича были основания гордиться меткостью, движущуюся фигуру он обычно клал с пятидесяти шагов первой же пулей, но тут просадил весь барабан, а попасть не сумел. Чёртов японец бежал странно, то косыми скачками, то зигзагами — попробуй подстрели. |