Книга В Гаване идут дожди, страница 35 – Хулио Травьесо Серрано

Итак, я натянул носок. Большой палец выскочил в дырку и стал похож на головку младенца, торчащую из пеленок. Я с нежностью посмотрел на него:

– Дружище палец, чего ты ждешь? Сколько тебе еще бродить по миру в рваном носке? Что с тобой будет, если я тебя покину? Наверное, умрешь с горя.

Палец шевельнулся вправо, словно бы возражая. Я с сочувствием глядел на него.

– Понимаю, ты думаешь, что я неисправимый пессимист. Моника тоже так думает. Чушь. На самом деле я оптимист, но верю только фактам. Сейчас, например, они мне говорят, что дела у меня – хуже некуда.

Палец не шелохнулся, замерев, как охотничья собака на стойке, а я продолжал рассуждать или, возможно, не рассуждать, а просто размышлять вслух:

– Себастьян, а теперь и Франсис дошли до ручки. А какие беды еще могут свалиться на мою голову?

Палец прогнулся назад, желая укрыться под ступней, но я был начеку и заставил его слушать меня.

– Хуже того, что со мной случилось, уже не будет. Разве что засадят в тюрьму, если поймают на спекуляции ромом. Да и попасть под машину, протянуть ноги от инфаркта или от рака тоже не проблема.

Невеселые мысли заставили меня быстро обуться.

Конечно, все это может произойти, но я был абсолютно уверен, что больше не сделаю глупости, как в случае с Мальдонадо, ибо такое можно сделать только раз в жизни.

А Моника? Может, ей сейчас совсем худо, может быть, она ранена, а я здесь разглагольствую, дурака валяю.

Позавтракав, пошел к выходу. Уже открывал дверь, когда затрещал телефон.

Звонил Франсис, я торопливо сообщил ему об исчезновении Моники.

– А Малу? – спросил он.

– Тоже исчезла.

– А где мать Моники?

– Ее нет в Гаване. Наверное, в Варадеро.

– Не хочу тебя пугать… – зловеще звучавшие слова Франсиса падали тихо и тяжело, – но я на твоем месте обратился бы в полицию.

– Не будь идиотом, Фран. Я пойду в полицию и заявлю, что, мол, ищу одну пропавшую хинетеру. Кроме того, неизвестно, в какую переделку она попала; как бы ей не навредило вмешательство полиции.

– Va bene, va bene. [25] – Франсису порой нравилось блеснуть иностранными словечками, хотя других языков, кроме испанского, он не знал. – В таком случае нам надо объехать морги.

– Морги?! – Меня охватили ужас и злость. – С Моникой ничего такого не может случиться!

– Извини, но надо проверить. Ее нигде нет уже несколько дней. – Франсис говорил властно и безапелляционно. – Если хочешь, я пойду с тобой.

Я не знал, что сказать. В конце концов согласился, и мы договорились встретиться в два часа дня в парке на улице 21. Так, Малу, ты оказалась вместе с Пичи в баре одного злачного места в Старой Гаване. Подопечные хинетеры прозвали его Пичи по имени героя одной игривой испанской песенки («Не перечь ты Пичичуло, на тебя наставит дуло»), но поскольку все участники нашей истории обладают и настоящими именами, сообщим, что его зовут Русмеселидо Перес Пантоха и что, в отличие от многих сутенеров, человек он в целом неплохой.

Пичи с удовольствием всем сообщает о том, что когда-то хотел стать летчиком или инженером, но лишения и трудности жизни заставили его выбрать другой путь. Он не видит в таком повороте судьбы ничего противоестественного, ибо, судя по его прежним жизням и по его карме, ему предназначено быть сутенером в городе Гавана конца двадцатого века. До того как стать сводником, он был валютчиком (менял песо на доллары), а еще раньше – вором-карманником. Он только что вышел из тюрьмы, где отсидел год с лишним.

Теперь он пригласил тебя выпить с ним пива, и ты рассказываешь ему о своих стычках с пьяным хамом и с Кэмелом.

Пичи потягивает пиво, оставляющее белую полоску пены вокруг губ, и ласково на тебя посматривает. Ты видишь, что в его взгляде светится давнее желание переспать с тобой. Хотя он тебе нравится, ты не уступишь, потому что знаешь: тогда быть ему твоим чуло.

Пичи внимательно тебя слушает и, когда ты упоминаешь о Кэмеле, ударяет кулаком по столу. Они не один год ненавидят друг друга и совсем недавно снова сцепились не на шутку.

Слизнув пену с губ, Пичи вплотную приближает свое лицо к твоему: «Отныне не опасайся ни Кэмела, ни Батона… «Он сам ими займется и тебя защитит.

Два часа ночи. Моника, как известно, любит допоздна бродить по улицам Гаваны. Вот и на этот раз, выгуливая Сэра Чарльза, она как-то незаметно попала на пустынную улицу и слышит свист.

Вздыбив шерсть, Чарльз отчаянно лает на трех парней, вышедших из темноты и преградивших им дорогу.

– Эй, детка, поди сюда, – говорит один из них, высокий малый с длинными, до плеч, волосами.

– Поговорим, – раздается сиплый голос другого.

– Какого хрена с тобой говорить! – Моника пятится к дому.

Длинноволосый делает шаг вперед, расстегивает ширинку и показывает пенис.

– Погляди какой. Может, приласкаешь? – говорит он, а двое других заливаются детским смехом.

Моника быстро хватает с земли здоровенный камень и изо всех сил швыряет в длинноволосого. Удар приходится по лицу, нос разбит в кровь.

– Помогите! – кричит Моника и пускается бежать, таща Чарльза за поводок.

Она не знает, преследуют ли они ее, и старается не оборачиваться. Добегает, запыхавшись, до дома. Несколько прыжков по лестнице – и она у порога своей квартиры. Врывается и запирает за собой дверь.

Едва дыша, Моника прижимает ухо к двери и прислушивается, но извне долетает лишь хор собачек сеньоры Крус. Чарльз забивается под кресло.

Не зажигая света, она подходит к окну и оглядывает улицу, но там все тихо – Меркадо еще в полумраке и на дороге нет ни одной машины.

«Куда подевались эти подонки?» – думает она, идет на кухню и залпом осушает стакан холодной воды. Берет бутылку виски, но виски кончилось, приходится открыть бутылку рома и глотнуть для успокоения.

«Гнались за мной? Знают, где я живу? Чего им надо? Обворовать? Изнасиловать? Гады».

Снимает туфли и на цыпочках снова подходит к окну. Немного успокоившись, начинает раздеваться. Джинсы скользят по ногам вниз, блузка взлетает над головой и падает на кровать. Туфли уже стоят у постели.

«Надо быть очень осторожной, очень…» – повторяет она и расстегивает бюстгальтер. Обнажаются маленькие округлые груди с темными сосками. Она, слегка их погладив, сбрасывает трусики. Смотрит на себя, нагую, в настенное зеркало.

Чарльз подходит и тычется ей в ноги.

– Чарльз, пожалуйста, не лезь, не приставай.

Моника ласково его отталкивает.

Чарльз шмякается на пол, поджав лапы. Моника, совсем успокоившись, накидывает халат, садится за стол и принимается писать дневник.