Книга Утопая в беспредельном депрессняке, страница 18 – Майкл О'Двайер

Винсент умудрился не обратить внимания на то, что Виски облевал его с ног до головы по дороге домой. Вид, в какой было приведено его любимое детище, "Ягуар-50», с кожаной обивкой, панелями из красного дерева и блестящей хромированной отделкой, он воспринял куда более болезненно. Виски оправдывал свое поведение тем, что Винсент превышал скорость при каждом удобном случае. Он утверждал, что ни один человек в его состоянии не способен контролировать три сфинктера одновременно.

Винсент ворчал, что об этом его надо было предупредить.

Виски отвечал, что он как раз собирался это сделать, но блеванул.

С этими словами он отключился.

Виски проснулся с ощущением пустоты, обложенного языка и мерцающим в сознании обещанием, что никогда, никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах… это не по-по-повторится. Рядом с ним на постели сидела Хелена. Она вытирала ему лоб какой-то мокрой тряпкой и смотрела на него круглыми испуганными глазами.

Он находился в комнате, в которой не бывал прежде, на верхнем этаже, судя по качавшимся в окне голым верхушкам деревьев. Тут стояли письменный стол со стулом, шкаф для посуды, гардероб, туалетный столик, в дальнем конце — диван, стол, телевизор и стеллаж с книгами. Стены, выкрашенные в темно-зеленый цвет, были увешаны картинами, исполненными в импрессионистической, кубистической, гиперреалистической, абстрактной или реалистической манере. Моделью на всех холстах была Элизабет, в чьей постели он проспал свою первую ночь в этом доме.

— Это работы Винсента? — сипло спросил он.

— Да. Он в постоянном поиске. Ищет стиль.

— Ты не могла бы дать мне что-нибудь выпить?

— Воды?

— А можно ее разбавить?

— Можно.

— Похоже, модель не нагоняет на него скуку.

— Да. Она вертит им, как хочет.

— Который час?

— Почти полдень.

— Господи. Я так долго спал?

— Сегодня воскресенье.

Калькулятор в его голове лениво прокрутил пару оборотов.

— Я спал два дня?!

— Порой ты просыпался и жутко ругался. Даже мистер Гудли краснел.

— Два дня? Ни черта не помню. Волынки в пабе, после — пустота. О господи!

— Наш маленький Виски покуролесил в городе, но полиция настигла тебя прежде, чем ты успел совершить геройский поступок.

— Полиция?

— Ты шатался по Графтон-стрит, а потом сиганул с моста в озеро. Полицейские тебя выловили, но ты молчал, как партизан, никого не выдал, не назвал ни имени, ни адреса, так что они доставили тебя в участок, а наутро пригрозили упечь за решетку, если ты не войдешь в их положение. Тогда ты позвонил мне, но меня не было дома, так что за тобой съездил Винсент.

— Винсент? Как же я умудрился такое выкинуть?

— «Выкинуть» — подходящее слово. Он повез тебя домой в «ягуаре», и по пути ты облевал его с ног до головы. Но этому самодовольному кретину так и надо. Бедный Гудли последние два дня только и делает, что' моет машину.

— М-да… Боюсь, в их глазах я сильно упал в цене.

— Думаю, ты еще конвертируем. Вряд ли, конечно, то, как ты обошелся с Винсентом, можно расценивать как дружеский жест, но он, по-моему, не слишком на тебя сердит. Он надеется, что ты выкинешь еще какую-нибудь штуку, и тогда он сможет попенять мне, с каким уродом я связалась. Он и так уже злорадствует вовсю. И помни, он, как слон, никогда не забывает обид.

— Ты же сказала, что он не сердится на меня.

— Он не сердится. Винсент никогда не сердится. Это, с его точки зрения, пустая трата психической энергии. Он будет холить и лелеять обиду, держать ее в себе, а потом выплеснет на холст. Это его способ самовыражения. Но тебе почти удалось пробить его броню. Впервые я видела его в таком бешенстве. Ты хихикал и говорил, как смешно он выглядит, когда сердится, и он чуть не взорвался. А ты описался от смеха.

— Не правда!

— Правда.

— Вот черт.

Ближе к вечеру Виски спустился в гостиную и нашел там всех членов семьи на излюбленных местах. Двойняшки слушали телевизор и смотрели в радио, Альфред пускал кольца дыма, Мэгз жульничала, играя сама с собой в карты, Хелена сидела в кресле рядом с Альфредом, читая ему вслух какую-то книгу.

— Добрый день, Мэгз.

— В другой раз.

— Привет, девочки.

Никакого ответа.

— Альф, как дела?

— Очевидный перебор.

— В каком смысле?

— Рынок слишком мал. Наступает компьютеризация, следом — безработица. Мы на краю пропасти. Возьмем, к примеру, сотню потребителей, а вы продаете, скажем, телевизоры. Сто штук продали, а дальше спрос резко упадет. Телевизоры больше никому не нужны. Когда у каждого будет по телевизору, их перестанут покупать. Покупатели исчезнут. Никаких товаров не нужно будет выпускать. Начнется перепроизводство. Нет работы — нет денег, зато больше свободного времени. А когда денег нет, а времени — хоть отбавляй, — начинаются беспорядки.

— Но население так велико, Альф, всех до одного не обеспечишь.

— Бедность. Полное отсутствие средств. Развитые страны разорятся на пособиях, бедные развяжут военные конфликты, чтобы сравняться с нами.

— Бывают в жизни огорчения, Альфред.

Альфред отпил из стакана и рыгнул.

— Мне кажется, ты ему нравишься, Джон, — заметила Хелена.

— Интересно было бы посмотреть, что у него в голове. Должно быть, там что-то вроде езды в тумане по темной дороге с выключенными фарами, когда не имеешь представления, с чем придется столкнуться за следующим поворотом.

— Возможно, ему в своем мире интереснее, чем в нашем.

— Не сомневаюсь. А где Винсент?

— Хочешь извиниться?

— Думаю, самое время.

— Он наверху, вместе с Элизабет. Пишет очередной портрет. Не вылезал оттуда с тех пор, как привез тебя. Осваивает новую «сердитую» манеру.

— И как это выглядит?

— Жутко.

— Придется вести себя с оглядкой.

— Как на минном поле.

Виски никогда не заходил в студию художника. Он считался там «нежелательным элементом», но любопытство пересиливало. Фотоателье в принципе отличается от мастерской художника. Виски привык иметь в своем распоряжении залитое испепеляющим светом пространство.

В мастерской Винсента его взору предстало нечто прямо противоположное.

Помещение было погружено в полутьму и освещалось лишь двумя слабыми голыми лампочками, свисавшими с потолочных балок. Винсент стоял посреди комнаты, ожесточенно хлеща холст кистью. Потоки краски лились как кровь. На кушетке футах в десяти от него лежала Элизабет. Руки и ноги она развела в стороны, а голову запрокинула назад, так что виден был только подбородок. На полу рядом с ней стояла еще одна лампочка, красная. Залитая этим кровавым светом, она выглядела как порождение дьявольской фантазии, выброшенное из преисподней.