Книга Русский роман, или Жизнь и приключения Джона Половинкина, страница 23 – Павел Басинский

Соколов рассеянно смотрел на них.

— Что еще такое?

— Да вот, — не унимался Палисадов, — наш Аркаша Достоевского начитался. Достоевский, конечно, титан. Но я не слышал, молодой человек, чтобы он отменил уголовно-процессуальный кодекс.

Сжав кулаки, Востриков ринулся на Палисадова.

— Вы не смели подслушивать! Это недостойно офицера! Если не извинитесь, я дам вам пощечину!

— Что-о-о?!

Палисадов заозирался. Так и есть! Вся опергруппа смотрела на них. Даже капитан Соколов побледнел.

— Ах ты, щенок! — заорал Палисадов, понимая, что замять скандал не удастся. — Да я тебя за это при исполнении застрелить могу! На кого руку поднял?! На советскую власть руку поднял?!

Максим Максимович поморщился.

— Остынь, Дмитрий. А тебе, Аркадий, придется извиниться. Со старшими офицерами так не разговаривают.

— Да плевать я хотел на его извинения! — окончательно рассвирепел майор. — Но светлое будущее, Аркаша, я тебе обещаю. Из института вылетишь однозначно. В кулинарный техникум пойдешь.

Глаза Соколова хищно сузились. Как у дикого кота.

— Не дави на пацана больше, чем он сможет выдержать, Дима…

— Покайся, дурак! — прошептал стоявший рядом с Востриковым Тупицын. — Сплюнь и покайся!

— Не буду, — выдавил из себя Востриков и… заплакал.

— Я не Беневоленский, чтоб передо мной каяться, — процедил Палисадов. — Черт с ним! Прощаю! Но на работе держать не буду. Ты уволен, Аркадий.

— Вот и хорошо! — обрадовался Соколов. — В прокуратуре таким не место. У вас ведь должны быть — как это? — холодные руки и голова. Мы его к оперативной работе приставим. И для начала сгоняй-ка ты, Аркаша, к этому самому Беневоленскому. И узнай, что за странник к нему утром явился.

— Возражаю, — заупрямился Палисадов. — Неизвестная личность, появился в день убийства… Это очень серьезный факт. Вдруг Аркадий его спугнет?

— Не спугну! — сквозь слезы воскликнул Востриков, не веря своему счастью. — Мы тихо, аккуратненько.

— Кто это мы? — продолжал злиться Палисадов.

— С Мишкой. И Чикомасова с собой возьмем. Как бы делегация от комсомола. Выяснить, как он молодежь в религию агитирует.

— А он агитирует? — удивился Соколов.

— Вообще-то нет… Но отдельная несознательная молодежь к нему в церковь похаживает. Вот об этом мы с попом и потолкуем по-комсомольски. А заодно и на странника поглядим.

— Хорошая идея, — согласился Максим Максимыч. — Только смотри у меня! Пришли, понюхали и ушли.

— Слушаюсь, товарищ капитан!

— Детсад! — фыркнул Палисадов.

— Предатель! — ворчал по дороге Ивантер, бросая на счастливого Вострикова изничтожающие взгляды.

— Почему предатель?

— Потому что Иуда, — не унимался Мишка. — Натарахтел мне про собственное расследование, а стоило Максимычу поманить тебя пальчиком…

— Про собственное расследование тарахтел, положим, ты.

— А про романный метод раскрытия убийства? Уже забыл?

— Чего ж ты за мной увязался?

— Не твое дело! И не вздумай вообразить, что я пошел обеспечивать твое прикрытие. Мне наплевать на твои планы. Просто я хочу на странничка посмотреть. А вдруг это газетный материал.

— Ну и не возникай!

— Сам не возникай!

— Кончайте, мушкетеры! — задыхаясь, вмешался в перепалку Петр Чикомасов. Втроем они быстрым шагом направлялись к церковной площади, невольно стараясь друг дружку обогнать. — Забыли наш школьный принцип? Один за всех, все за одного!

— Я-то не забыл, — продолжал злиться Ивантер. — А вот кто-то из нас троих один на всех с прибором положил. Угадай с трех раз.

Но Чикомасов не стал поддерживать Ивантера.

— Ох, не нравишься ты мне, Миша, — строго возразил он. — Не комсомольское у тебя настроение. Для тебя что важнее: помочь нашим органам разоблачить опасного преступника или провернуть свои темные журналистские делишки? Буду ставить о тебе вопрос на комсомольском активе. Кстати, что это за журнальчик я у тебя видел? «Плейбой» называется. За него, между прочим, срок получить можно.

Ивантер задохнулся от возмущения.

— Что-о! Кто бы говорил, а ты бы молчал в тряпочку, кобель комсомольский! Тоже мне, Николай Островский! Знаю я твой комсомольский актив! Бесплатный дом терпимости!

Чикомасов обиделся, но предпочел не развивать тему.

— Пришли, — напомнил им Востриков. — Значит, так, мушкетеры. Ты, Петька, начинаешь разговор с попом. У тебя с ним налажен контакт. Ты, Мишка, остаешься возле дверей. На случай, если юродивый вздумает сбежать. Остальное — дело техники.

— Постой, какой техники?

Востриков торжественно распахнул пальто и показал приятелям хитроумно прикрепленный к груди небольшой магнитофон, килограмма в два весом.

— Импортный! — восхитился Мишка. — Почем брал?

— Сто пятьдесят рэ на фарцовке. Пришлось мамаше корову резать.

— Не одобряю, — осудил Чикомасов.

— Бедное крупнорогатое парнокопытное! — вздохнул Ивантер.

— Мушкетеры пожаловали! — обрадовался приходу гостей Беневоленский. — Тихон Иванович, познакомьтесь! Прекрасные молодые люди нам в помощь…

И обомлел. Перед ним стоял не Тихон Иванович, епископ и книгочей, знавший два древних и пять новых языков. Перед ним корчил рожи, пуская слюни, старый противный дурачок.

Бочком-бочком, драчливой вороной Тихон подскочил к Петру Чикомасову и клюнул его необыкновенно длинными, какие на иконах рисуют, перстами, собранными щепотью, в левую часть груди, точно сердце хотел вырвать. Но вместо сердца в проворных пальцах юродивого оказался комсомольский значок. Отец Тихон густо харкнул на него длинной зеленой соплей, бросил на пол и начал на нем плясать, приговаривая:

— Тьфу-тьфу-тьфу! Изыди, бес!

На минуту Петр Чикомасов лишился дара речи. Он побледнел, покраснел, потом опять побледнел.

— Это что такое! Это провокация? — шипя и присвистывая, спросил он трясущегося от страха Беневоленского, произнеся слово «провокация» не через «ы», а через «и», как пишется.

Тихон крадучись, как кот, похаживал вокруг остолбеневшего Петра, гладил его по плечам, снимал с пиджака невидимые соринки, разглядывал на просвет и аккуратно пускал по воздуху.

— Женишок пожаловал! Какой холосенький! Заждалась тебя, женишок, твоя невестушка! Заждалась тебя твоя касаточка!

— Какая касаточка? — совсем растерялся Чикомасов.

В дверном проеме, ведущем в спальню, полускрывшись за косяком, стояла Настенька. Тихон Иванович подмигнул ей: