
Онлайн книга «Параноики вопля Мертвого моря»
— И ещё песчаные бури, — говорит Рамзи, — и внезапные наводнения, ну, и верблюды. — Верблюды? — Да, да. Верблюды могут здорово напакостить. У моего друга был «Корветт» 1974 года, ярко-жёлтый, красавец, в отличном состоянии. Верблюды его съели. — Они его что? — Съели. Они обожают стекловолокно. Он как-то раз приезжал в гости и поставил машину прямо рядом с моим домом, а когда пришла пора уезжать, мы увидели, как машину жуют два верблюда. — Вы поэтому сказали тому мальчику присмотреть за моей машиной? — Нет. Потому что у вас израильский номер. — И что? — То, что если она будет без присмотра, то есть если никто не скажет, что вы — мои гости, её могут угнать или сжечь. Ну ладно, пошли наверх. — Наверх? — Ну да, на Гору Искушения [44] . — Искушения? — Ну да, одно из искушений Христовых. Он восходил туда, когда на сорок дней удалился ото всех. — Послушайте, мы вообще-то в казино направлялись. — Я покажу вам казино. С вершины горы его прекрасно видно. — Мы вообще-то хотим посмотреть его изнутри. — Да это недолго. У нас есть канатная дорога. — Да? — Да. Из центра, прямо от светофора, и прямо до вершины горы. — Что скажешь? — спрашиваю я Кармель. И пожалуйста, Кармель, не говори «почему бы и нет». Будь умницей. Я рассчитываю на тебя. Придумай что-нибудь, скажи, что нам пора, что нас там ждут. Разве ты не видишь, к чему все идет? Он не смог убить нас в своем лагере и хочет стать нашим проводником. Он отведет нас в свою тайную скотобойню на вершине богом забытой горы и перережет нам глотки, распевая суры Корана. Во имя Господа сострадательного и милосердного, проливаю я кровь этого бывшего солдата и его сексапильной подружки, и да снабдит меня Властитель Судного Дня семьюдесятью двумя юными девицами, коих я теперь заслужил по праву, арабскими или еврейскими, мне не важно, лишь бы плевы их девственные были на месте. — Почему нет, — говорит Кармель. Рамзи смотрит на меня. — Почему бы и нет, — я пожимаю плечами. — Отлично, — говорит он. — Пошли. Мы возвращаемся в лагерь, и Рамзи говорит, что из соображений безопасности лучше оставить мотоцикл на заднем дворе, взять мою машину и поехать втроём в центр. Мы садимся в машину и едем по ещё одной узкой грунтовой дороге, которая минут через десять становится Мэйн-стрит. Я только и надеюсь, что он не схватит мой руль. — Сейчас будет светофор, — говорит он. Тут и правда светофор, но машин вокруг мало. Большинство народу на велосипедах, старых, скрипучих велосипедах с поднятыми сиденьем и рулём. Мы проезжаем мимо большой фрески. На ней — пальма и мечеть с металлическим полумесяцем на минарете; усатый мужчина в тюрбане молится, стоя на коленях и опустив лицо на руки, а в воздухе летит босоногая женщина в красном платье. Рамзи предлагает остановиться и поесть. Тут неподалеку отлично готовят хуммус, у Абу Навафа, и пропустить это просто нельзя. Мы ставим машину на улице, и только мы заходим в ресторанчик и садимся, не успев даже сделать заказ, как из кухни появляется сам Абу Наваф, толстяк лет сорока, косоглазый и потный, он несет три пиалы с хуммусом и бобами и несколько маленьких тарелок с закусками, он ставит их на стол и говорит, что это: пита, фалафель, козий сыр в оливковом масле с петрушкой, жареный баклажан с чесноком и лимоном, фаршированные виноградные листья, маринованная свёкла, сирийские оливки и салат по-арабски. — Что такое салат по-арабски? — спрашивает Кармель. — Это когда его делает араб, — отвечает Абу Наваф. — Они из Иерусалима, — говорит Рамзи. — Добро пожаловать, — говорит Абу Наваф. — Пожалуйста, ешьте. Это всё, что у меня есть. Меню нет. Мы едим в молчании, и, должен признаться, еда хорошая. Хуммус так вообще лучший уже за долгое время. Но мне немного не по себе. Абу Наваф просто огромен, он как местный Полифем, и я не удивлюсь, если он сейчас решит пообедать евреем-медбратом и студенткой-еврейкой. Мы заканчиваем еду, Кармель собирает остатки хуммуса на кусочек питы, я съедаю последнюю оливку. Абу Наваф убирает со стола, уходит на кухню и возвращается с четырьмя чашками густого, сладко-горького кофе и абрикосовым кальяном. Он садится и передает трубку по кругу, и Кармель и я затягиваемся по несколько раз, хотя обычно мы не курим. — Ну что, — говорит Абу Наваф и выпускает две длинные струйки дыма из ноздрей, — вы уже видели мотоциклы Рамзи? — Да, — говорит Кармель, — мне понравились. — А его друга-еврея вы видели? — Какого друга? — Так ты им не рассказывал? — Рассказывал, конечно, — говорит Рамзи. — Так ваш таинственный друг еврей? — спрашивает Кармель. — Он самаритянин. — Американец? — Самаритянин, палестинский самаритянин. Из Наблуса. — Так кто же он, — спрашиваю я, — еврей или палестинец? — Он — палестинский еврей, — говорит Рамзи. — Он даже на иврите не говорит, — сообщает Абу Наваф. — А на каком языке он говорит? — На арабском, конечно же, — говорит Рамзи, — и на самаритянском. — Он только молится на иврите, — говорит Абу Наваф. — Точно, — говорит Рамзи. — Самаритяне исповедуют очень древний вид иудаизма. Собственно, поэтому многие ортодоксальные евреи в Израиле не считают их евреями. — Так он еврей или нет? — спрашиваю я. — Еврей, — говорит Рамзи. — У них своё Пятикнижие с небольшим расхождением по датам праздников, но в основном, это та же религия, что у вас. — И вы принимаете их как палестинцев? — Да, да. Они тут живут веками. — Но они евреи. — И что? Есть палестинцы-мусульмане, есть палестинцы-христиане, есть еврейские палестинцы. — Но вы же говорили, что христиане и евреи неверные. — Ну да, — говорит Рамзи. — Но они палестинские неверные. Мы расплачиваемся с Абу Навафом и просим разрешения идти, он кивает и пожимает нам руки. Рамзи говорит, что мы можем оставить машину перед рестораном, и Абу Наваф присмотрит за ней, и пройтись до канатной дороги, это всего несколько кварталов. Он снимает свою бело-зелёную куфию и говорит, чтобы я положил её на приборную панель, так, на всякий случай. Я делаю, как он сказал, и мы переходим улицу и идем через большой открытый рынок, где в большинстве лавок продают только апельсины и грейпфруты. Рамзи останавливается купить сигарет, а я зову Кармель. |