Книга Потерянный дневник дона Хуана, страница 66 – Дуглас Карлтон Абрамс

Боль моментально отпустила.

— Возможно, теперь вы готовы к разговору. Имена… мне нужны имена тех женщин, которых вы склонили к прелюбодеянию, — неверных жен, осквернивших священные узы брака.

— Я не могу обмануть… их доверие.

Инквизитор тряхнул головой и сжал челюсти. В ту же секунду на своих бедрах я почувствовал жар раскаленных щипцов, насквозь прожигающих белую ткань.

— Ваше преосвященство, позвольте мне сделать это! Так он быстрее заговорит, — попросил палач.

— Терпение. Я хочу, чтобы дону Хуану было что терять. Жизнь галантедора после кастрации не стоит и ломаного гроша.

— Ну тогда его глаза. Позвольте мне выжечь его глаза.

— Хорошо, — отозвался инквизитор.

Палач взял со стола щипцы, но в последнюю секунду инквизитор остановил его.

— Прежде я хочу, чтобы он хорошенько вгляделся в мое лицо. Я хочу, чтобы мое лицо отпечаталось в его памяти как последнее, что он увидит перед тем, как навеки ослепнет. А теперь оставь нас.

— Оставить? — переспросил палач, не понимая приказа.

— Да, оставь нас.

Палач двинулся к выходу, и я услышал, как за ним закрылась тяжелая дверь.

— Если б не маркиз, я бы убил вас немедленно.

— У меня есть право на суд…

— У вас нет никаких прав! — вскричал он.

Потом его лицо исказилось в злобной усмешке, и он медленно обошел вокруг моего распятого тела.

— Итак, вот он каков, легендарный дон Хуан… Вот его руки, которые трогали так много женщин… Вот кожа, которая испытывала столь сильное наслаждение… — С этими словами он приблизил кончики пальцев к моей груди, как будто надеялся дотянуться до этих женщин через мое тело. — Расскажите мне, каково было обладать ими… сжимать их тело. Что вы делали с ними? Вы пробовали их на вкус? И каков он? Вы пили их кровь, их слезы, их пот? Расскажите же мне!

Он с силой сжал кулаки, так что побелели костяшки пальцев, и впился в них зубами.

— Я ничего вам не скажу.

Он взял нож и провел лезвием вдоль моего бедра.

— Я буду отрезать по кусочку, поэтому потеря мужского естества будет для вас медленной и мучительной. Ваша казнь на костре положит конец разгулу греха в этом Вавилоне и навеки наполнит ужасом сердца всех грешников.

По моим вискам струился пот. Я чувствовал, как острое лезвие касается нежной кожи.

— В таком случае лучше сразу убейте меня. Вы же сами сказали, что жизнь галантедора после кастрации не стоит и гроша.

— Не сейчас.

Он убрал нож от моего паха и, рассекая кожу, направил острое лезвие вдоль моих ребер.

— Сначала я увижу ваши страдания, вы расскажете мне все, что я хочу знать, и только после этого я уничтожу сам источник вашего наслаждения.

Он подошел к двери и подозвал палача:

— Поверни колесо!

Веревки натянулись еще сильнее, выворачивая мне суставы. Все мое тело пронизала ужасная боль.

— Итак, приступим.

Он заговорил официальным тоном, стремясь соблюдать формальности.

— Признаетесь ли вы в том, что обесчестили донью Анну… дочь дона Гонсало де Уллоа?

По мере того как силы покидали мое тело, уходила и последняя надежда на помощь маркиза. Наверняка он дал свое согласие, а то и сам лично организовал мой арест. Вне всяких сомнений, он желал убрать меня с дороги, а заодно воспользоваться возможностью и узнать, успел ли я соблазнить его невесту.

— Нет! — вырвалось у меня вместе со стоном.

— Вы лжете! — закричал он.

— Это правда… — едва выговорил я.

Теперь палач крутил колесо не переставая. Боль все нарастала и нарастала, слабея лишь в те мгновения, когда он перехватывал колесо поудобнее. В тот момент, когда мое сознание почти угасло, я вспомнил то, что читал о пытках в библиотеке маркиза. Сначала выворачивают плечевые суставы, затем локти и колени, а после того как позвоночник оказывается растянутым более чем на шесть дюймов, человек обречен остаться калекой.

Я почувствовал, что меня разрывает на части. Боль превратилась в огонь, пылающий в каждом суставе, но больше всего в моем больном колене. Палач продолжал поворачивать колесо, время от времени посматривая, не готов ли я сдаться. Веревки рассекали мои кисти и щиколотки, словно ножи. Мое лицо исказилось от муки, но я сдерживал крик в груди, поскольку не желал доставлять удовольствие своим мучителям.

Наконец я впал в забытье. Ко мне снизошла донья Анна и, удерживая веревки руками, поцеловала меня. Она прошептала мне на ухо, что наша любовь никогда не умрет, что любовь бессмертна. Ее слова придали мне сил, и я, напрягшись, потянул веревки к себе, не давая колесу поворачиваться. Палач взглянул на меня с удивлением и с силой налег на колесо. Теперь меня не могла спасти даже помощь доньи Анны, и я понимал, что если мои суставы будут вывихнуты, не останется ни малейшей надежды на побег.

— Дово-о-ольно! Я расскажу вам, что вы хотите знать! — закричал я.

Веревки ослабли, и чудовищная боль понемногу утихла.

— Теперь вы готовы рассказать правду и признаться в своих грехах? — с торжеством в голосе спросил инквизитор.

— Да, я расскажу всю правду.

Я знал, что он с удовольствием замучил бы меня до смерти в камере пыток, но его цель была иной. Мой пример был нужен ему для назидания другим грешникам, а для этого требовалось мое признание, перед тем как с чистой совестью сжечь меня на костре.

— Я хотел бы сделать признание в зале суда, чтобы мою исповедь могли услышать не только вы, но и другие люди.

— У нас нет времени, чтобы приглашать адвоката.

— Адвокат мне не нужен. Если понадобится, я сам буду себе защитником.

— На суд у нас тоже нет времени, — нетерпеливо сказал инквизитор.

У меня оставалась только одна надежда. Гордость, самый смертный грех.

— Неужели учитель боится проиграть в публичном споре с собственным учеником? — бросил я.

В его глазах вспыхнул огонь.

— Дайте ему его одежду и отведите в зал суда! Это не займет много времени.

Инквизитор ушел, чтобы, как и положено, переодеться в судейскую мантию. Мы оба понимали, что нам предстоит суровый спор в защиту веры — его и моей.

Едва я поднялся с решетки, мои колени подогнулись, и я рухнул на пол. Снова подняться на ноги стоило большого труда, и мне пришлось ухватиться за стол. Мои пальцы дрожали, и я не сразу сумел одеться. Шестеро стражников с арбалетами наперевес повели меня по темным коридорам замка. Ноги плохо слушались меня, и каждый шаг болью отзывался во всем теле. Казалось, сырость замка проникает в мои измученные суставы, а холод змеей ползет вдоль позвоночника. От горящих факелов на стенах плясали зловещие тени, а на лицах солдат отражались красные блики.