Книга Свои, страница 96 – Валентин Черных

— Вы уже убиты. И не стыдно? — спросил Старик. — Считай, что второй раз в плен попали за неделю.

— Стыдно, — согласился Политрук.

— А где Митька? — спросил Старик.

— В избу пошел, разминулись вы, наверное.

— Понятно, куда пошел… Откуда пулемет, французский коньяк, консервы?

— Мотоциклистов грохнули, — ответил Чекист.

— Рядом с деревней?

— На шоссе, за разбитым элеватором.

— Ждать и не спать! — приказал Старик. — Я скоро вернусь с этим блядуном.

Старик потрогал лоб Политрука.

— Большая температура. Малина тут уже не поможет.

— У мотоциклистов в сумке какие-то лекарства есть, — и Чекист протянул Старику пакет с лекарствами.

Старик рассматривал лекарства и комментировал:

— Это от поноса, а это аспирин, может бронхам помочь.

— Не пойму я что-то, — сказал Чекист. — По виду вы вроде бы простой крестьянин…

— А не по виду? — спросил Старик.

— Как определили, что коньяк французский? Вы, оказывается, по-французски читаете?

— Я в армии артиллеристом был и поэтому знаю не только кириллицу, но и латиницу. А ты на всякий случай запомни: простых людей не бывает. Все люди сложные: и крестьяне, и чекисты, и комиссары, и мудаки, как мой Митька. Комиссар, тебе надо в тепле отлежаться и в бане выпариться. Тут такое дело — или дня через два встанешь, или загнешься. Я тебе книгу принес, и ему почитай для прочищения мозгов, — и протянул Политруку Библию.

— Отдай наган, — попросил Чекист.

— Хуешки, — ответил Старик, — теперь это мой трофей. У тебя же пулемет есть.

Старик вышел из сарая. Чекист взял Библию и сказал:

— Издевается кулацкая душа, запрещенную книгу принес.

Старик почти бежал по берегу реки. Возле одной из бань он остановился, прошел вдоль стены, прислушался, открыл скрипучую дверь и вошел в баню.

На полке лежала голая Катерина и смотрела на Старика.

— Тихо, — предупредил Снайпер Старика, приставив к его затылку ствол парабеллума. — Поднимай руки.

— Еще чего, — ответил Старик и обернулся.

Снайпер, узнав отца, опустил пистолет, прикрывая срамное место двумя руками.

— А ты чего разлеглась, Катерина?

— Дядя Вань, ты отвернись, я тогда оденусь.

Старик хмыкнул и отвернулся. Катерина спрыгнула с полка, поспешно оделась и предложила:

— Может, выпьете с нами? Вот самогонка и закуска.

— А что мне остается, как не выпить, — ответил Старик. Выпил и похвалил: — Хорошая самогонка.

— Дважды для него перегоняла, — сказала Катерина и спросила: — Дядя Вань, сколько же терпеть можно? Я Митьке уже говорила, может, стрельнуть в главного полицая?

— Как стрельнуть? Их много, а я один.

— Почему один? — удивилась Катерина. — В деревне все говорят, что вас трое.

— Стрельнуть, стрельнуть, — передразнил Снайпер Катерину. — Из чего? Из этой пукалки? — и показал на парабеллум.

— Что, ружей не достанем, что ли? — ответила Катерина.

— Без тебя разберемся, — оборвал ее Старик, выпил самогона, привалился к каменке и мгновенно уснул.

Снайпер укрыл его полушубком и сказал:

— Старый стал. Раньше не меньше литра мог взять. А тут от трех стопок спекся.

— Это не от самогона, от переживаний, — возразила Катерина.

Политрук лежал на чердаке, укрытый овчинным тулупом. Его трясло. Он слышал, как в доме разговаривают Анна и Старик.

— Комиссар совсем квелый, — говорил Старик.

Постучали в калитку, и он услышал женский голос:

— Вань, забрали вчера твоих девок. В школе сидят, германцы в ней тюрьму сделали. Их соседка Евдокия передала, чтоб ты ехал в райцентр, может, заплатить кому надо, чтобы отпустили.

Политрук перебрался к чердачному окну. Смотрел на поля под ярким солнцем. На реке бабы полоскали белье, подоткнув подолы юбок.

Старик поднялся на чердак, поставил бутыль с самогоном, положил хлеб, сало, малосольные огурцы, разлил самогон и сказал:

— Выпей первачка, укройся тулупом, тебе пропотеть надо. Заваруха начинается. Уходить вам надо, а ты совсем дохлый.

— У меня уже меньше температура, — сказал Политрук и выпил.

Старик потрогал его лоб и сказал:

— К ночи Катерина баню истопит. Один вопрос можно?

— Можно.

— А правда, что немцы стреляют евреев, цыган и убогих?

— Правда. У них расовая теория, чтобы немцы только с немцами и чтобы никаких примесей крови.

— А убогих за что?

— А почему не спрашиваешь, за что евреев или цыган?

— Цыгане лошадей воруют.

— А русские не воруют?

— Тоже верно. А какая у них программа по русским?

— Немцев восемьдесят миллионов, русских сто пятьдесят миллионов. Уполовинят, наверное.

— Счас, так мы им и подставимся!

— У меня тоже к вам вопрос есть, — сказал Политрук. — Почему люди идут немцам служить?

— Из-за обиды в основном. Вы в Гражданскую стреляли тысячами, потом раскулачивали тысячами тысяч. А люди ничего не прощают. Не дети, так внуки будут мстить. Запомни мои слова: новый правитель России, который отменит советскую власть, будет из раскулаченных.

— Обида всегда может найтись, но из-за обиды русские люди еще никогда не шли на службу к врагу.

— Еще как шли, — возразил Старик. — И татарам служили, и полякам, и литовцам, и от одного князя к другому бегали туда и обратно — где больше платили. Мы, русские, как и все, разные. Я понимаю, у тебя главный вопрос есть. Почему я пошел в старосты? Я не шел, меня люди упросили. Знают, я зла не сделаю. А еще люди знают, что я не дурак. И наверное, считают: лучше с умным потерять, чем с дураком найти. А у тебя какая профессия есть, кроме комиссарства?

— Я историк, Московский университет кончил.

— Если историк, то не ты мне, а я тебе должен задавать вопросы. Как думаешь, чем закончится эта заваруха? Что будет в остатке?

— В остатке немцы проиграют.

— А если выиграют?

— Не получается. Страна огромная. Немцам сил не хватит удержать власть.

— А если договорятся с большевиками? Немцы до Урала, а большевики в Сибири?

— Такой договор люди не простят. Взбунтуются. И будут воевать, пока не останется ни одного немца.

— Заодно, может, и большевиков попрут вместе с немцами.