
Онлайн книга «Свои»
Политрук молчал. — Ладно, — сказал Старик. — Москву можно сдать и снова забрать. Значит, зимой позиционная война, а летом то мы наступим, то они. — У нас больше ресурсов, людей, терпения. Немцы большого напряжения не выдержат. — Нам бы самим выдержать. Сегодня к вечеру вернусь или завтра с утра, и будем думать, как жить дальше. Полицмейстер дочек моих посадил. Обкладывает, как медведя. — За что так не любит? — Жениться хочет на моей внучатой племяннице. А я против. — Это ей решать. — Мне решать, среди родни я самый старший… Ее жених, когда в армию уходил, просил меня, если что, чтобы я помог им, ты не поймешь, мы все тут повязаны. Я с его дедом в армии служил, его покойный отец моим девкам помогал, пока я раскулаченным по Сибири шастал. — А Полицмейстер не местный? — спросил Политрук. — Местный. И тоже мой родственник, дальний только, седьмая вода на киселе. Не поймешь ты этого… Старик ехал по райцентру. С главной улицы повернул в переулок, остановил лошадь у здания с надписью: «Полиция». Попытался пройти во двор, но его остановил часовой. — Как доложить? — спросил часовой. — Скажи, что староста из Блинов. Старик ждал у ворот. По двору ходили полицейские, вооруженные советскими винтовками. Некоторые прицепили кавалерийские шашки. Старика все не приглашали. Он присел на корточки у забора и стал дремать, как старая птица на насесте. — Пусть заходит, — крикнули наконец с крыльца. Старик прошел в кабинет Полицмейстера. На столе Полицмейстера лежал советский автомат ППД, на стене висел цветной портрет Гитлера. — Чаю выпьешь? — спросил Полицмейстер. — С охоткой, — ответил Старик. Они пили чай. Полицмейстер из стакана в серебряном подстаканнике. Старик привычно из блюдечка. — Из-за дочек приехал? — спросил Полицмейстер. — Из-за дочек, — ответил Старик. — Тебя комендант пока не разрешил арестовывать — мало фактов у меня против тебя, а у твоих дочек мужья в Красной Армии, поэтому они могут ведь и беглых пленных укрыть, и партизанам помощь оказать. — А что, в наших местах и партизаны есть? — Пока нет. И беглых пленных не нашли. А задержанных допрашиваем. Посидят на хлебе и воде, может, и вспомнят, где что слышали. Но больше всего у меня на таких, как ты, надежда. Захотите, чтоб дочки вышли, рогами землю вспашете, все разузнаете и сразу ко мне, а я тут же дочек выпущу. — Нехорошо поступаешь, Николай Иванович. Я от советской власти пострадал. И дочки пострадали. За то, что я раскулачен был, их в институт не приняли, лишены они были прав при советской власти. Выходит, что теперь их и немецкая власть наказывает? — А нет у меня выхода, Иван Петрович. Я за порядок отвечаю. Гестапо мне наводку дало. Как минимум один из троих сбежавших пленных — наш, местный. А что получается? Через день после побега военнопленных убивают полицейского. Значит, он кого-то узнал из своих? Так получается? А ты с ним в родстве. Может, он на тебя донести хотел, а ты родственничка ножиком и чиркнул. Полицмейстер подошел к карте района, поставил циркуль и очертил круг, в который вошли четыре деревни. — Двое суток назад убили двух мотоциклистов. Наверняка кто-то из этих деревень. От места убийства до любой из этих деревень не больше трех километров. Полчаса до места и полчаса, чтобы вернуться. Из четырех деревень призвали семнадцать мужиков из девяти семей. Из каждой такой семьи я кого-то посадил. Из твоей — дочек. — А если не найдете? — спросил Старик. — Будем расстреливать, — ответил Полицмейстер. — Дано такое указание — за каждого убитого немецкого солдата расстреливать по десять заложников. В кабинет заглянула молодая красивая женщина и, увидев Старика, стала закрывать дверь. — Заходи, Полина! Мы с Иван Петровичем чай пьем, присоединяйся к нам. Что против него имею, я сказал. Может, и он скажет, что против меня имеет. — А я ничего и не имею, — ответил Старик. — Свадьба в субботу. Не придешь, Иван Петрович, расценю как протест и сделаю выводы. — Понимаю. Дочек повидать можно? — Передачи и свидания запрещены. — Благодарствую, — сказал Старик и вышел из кабинета. Во дворе он внимательно и осторожно осмотрел полицейских. Вооружение в основном карабины, советский ручной пулемет Дегтярева. Старик подъехал к школе, на окнах которой были решетки из колючей проволоки. Школу охранял полицейский с винтовкой. В комнате для свиданий сидели Старик и очень пожилой Полицейский. Дочки зашли, бросились к Старику и заплакали, обнимая его. — Выйди, — сказал Старик Полицейскому. Тот проворчал что-то, но вышел. — Вытираем сопли и слезы, — сказал дочерям Старик, развязывая платок с едой. Дочери ели хлеб с салом, запивали молоком и рассказывали: — Жуть! Обовшивили. И блох полно. В классе по сорок человек. Папаш, выкупи нас! Людку из Пуговки за царский золотой червонец выкупили. — Вы дороже стоите, — Старик улыбнулся. И дочери повеселели, вытерли слезы. В комнату заглянул молодой полицейский. — Дядя Ваня, надо в камеру, обход скоро. Дочери снова заплакали. Старик и пожилой Полицейский пили чай из блюдечек, как привыкли пить, откусывая щипчиками совсем уж микроскопические кусочки сахара. — Девки говорят, что некоторых выкупают, — сказал Старик. — С твоими вряд ли получится, — ответил Полицейский. — Они на контроле у Полицмейстера. А он идейный. Ты же сам знаешь, нет ничего хуже, чем идейные, за советскую они власть или за немецкую. Его не купишь. — А можно и не покупать, — сказал Старик. — А как? — спросил Полицейский. — А никак, — ответил Старик. Ночью Анна спускалась к бане на берегу реки. За нею шел Политрук. Анна вошла в баню, показала на баки с горячей и холодной водой, размочила в шайке березовый веник. — Пропарься хорошенько, потом первача примешь и поправишься. Она плеснула на каменку ковшик горячей воды и выскочила в предбанник. Сидела в предбаннике, прислушивалась, но ничего не слышала. — Живой? — спросила она. — Чего молчишь? Не дождалась ответа, открыла дверь в баню и увидела голого Политрука, лежащего на полу. Политрук приподнялся, прикрывая причинное место, и сказал: — Не могу, сил нет… — Ладно, — ответила Анна. — Полезай на полок, пропарю. |