Онлайн книга «Черный театр лилипутов»
|
Я подыгрывал Левшину, желая понравиться Леночке, жгучей брюнетке с застенчивыми серыми глазами. Евгений Иванович сидел на пне и держал марку. Катенька не отходила от Пухарчука. Она все время пыталась обратить на себя его внимание, но Женек тоном строгого учителя одергивал ее и делал замечания. Наконец, все было готово. Мы бросились к столу. Почетное место, где не было дыма, отвели важному лауреату международных иллюзионных конкурсов. Мускат, жареный кролик, Витюшка — и скоро компании, расположившиеся с нами, смотрели с тоской в глазах на изнемогающих от смеха молодых людей. Один Евгений Иванович, которому до чертиков хотелось поржать, кусал губки, поправлял бабочку и крепился, чтобы не рассмеяться над проделками Левшина. Детвора, пришедшая со взрослыми, уже объединилась в ватагу, и Катенька, сбегав несколько раз к ним, успела со всеми познакомиться. И сейчас, подбежав к нам, схватила кусок булки и понеслась назад к своим маленьким друзьям. На булку человек десять малышей решили ловить рыбу. Они гурьбой насаживали на крючок белый мякиш и уже несколько раз забрасывали удочку, но никак не могли забросить, чтобы крючок за что-нибудь не зацепился. — Кто ж так забрасывает! — пронзительно закричал Евгений Иванович, который все это время с горящими глазами следил за тем, как малыши возились с огромным удильником. — Дай покажу! — сорвался он с места. Пухарчук, окруженный детьми, начал им объяснять, как нужно забрасывать. Все с радостными криками тут же признали в нем главаря и спешили познакомиться с Женьком. — Мишка-а! — вскоре носился по берегу реки с огромным удильником наперевес Евгений Иванович, окруженный возбужденными и орущими малышами. — Чер-вя-я! Давай быстрее, здесь будем пробовать! — Женек! — кричали дети. — А вот здесь глубоко! Нот здесь! Родители подходили к нашему костру и, когда узнавали от Витюшки, кто был заводилой их детей, приглашали к своему шалашу, но все почему-то оказывались возле нашего. Внезапно берег реки огласился ужасным пронзительным воплем, который был тут же подхвачен десятками детских голосов. — А-а! — орал Евгений Иванович с восторженным лицом и сбившейся бабочкой в горошек. — А-а! — Тащи-и! — визжали дети, прыгая возле своего кумира. — Дава-а-й! — А-а-а! — на самой высокой ноте повис Пухарчук, размахивая удилищем, на котором трепыхалась, исполняя сложнейшие пируэты, огромная пучеглазая жаба. — Во-о какая! — вопил Женек, подбегая со своей оравой к нашему пикнику. — Какая здоровущая! От солидности и важности Евгения Ивановича ни-и фига не осталось, только одна огромная, как его жертва, бабочка, повисшая у него на плече. Родители таращили глаза, и какой-то модный папа спросил: — Евгений Иванович, а вам во Франции не приходилось есть лягушек? — и добавил дрожащим голосом: — Как… они? Но Пухарчук плевать хотел на Францию, он был родом из России, и не таких бивали… Дети с Женьком вновь устремились к реке. О Франции разговор продолжил Витюшка. Катенька влюбилась в Евгения Ивановича насмерть. Когда мы прощались, Наташка еле оторвала ее, ревущую, от Пухарчука. Женек на следующий день купил себе спиннинг и мечтал о новом пикнике, который из-за Лев-шина уже не состоялся. Дети всегда находили в Женьке друга, когда взрослые не мешали им в этом. Еще не было такой гостиницы, где бы мы не встречали какой-нибудь бродячий коллектив лабухов. Но когда приезжал цыганский ансамбль, на гостиницу натягивали огромный шатер, запускали туда собак, кошек, еще черт знает каких зверушек, сносили в шатер всю домашнюю утварь и, куда бы ты ни пошел, — везде натыкался на орущих и танцующих цыганят. Администрация хваталась за голову и молила Бога, чтобы все кончилось благополучно. Командированные засыпали только под утро: концерты у цыган заканчивались поздно, и бесенята носились по этажам с барабанами, с криками и просто стуча в дверь колотушками, выбивая что-то очень похожее на музыку. Это продолжалось всю ночь, пока не ложились спать взрослые. Днем цыганки бродили по гостинице, не обращая ни на кого внимания, независимые и растрепанные, слонялись мужики с кольцами в ушах, озабоченные и всегда с голодными глазами, а цыганята, уважавшие только сцену, на которой родились, вообще плевать хотели на все на свете, когда встречались с Женьком на перекрестке гастролей. Это был уже не ужас, а дурдом на колесах. Рогатки, пистолеты, сабли и барабаны: ледовые побоища перерастали в Куликовскую битву, которая сменялась катаклизмом, где были замешаны все жильцы гостиницы. Без особого указания Пухарчука не съедался ни один украденный бублик, не совершалось ни одного нападения, он был здесь и царь и бог. Жители города Танцульска до сих пор с содроганием вспоминают факельное шествие, когда Женек залез на девятый этаж гостиницы по пожарной лестнице, за ним забрались цыганята, а снимать их пришлось уже с помощью пожарной команды. Закулисный тогда поклялся тут же заменить Пухарчука на более достойного лилипута, но все оставалось по-прежнему. Почему— то я подумал еще об операции, до которой Женьку осталось всего полгода… «Он не решится, — поймал я себя на этой мысли. — Но почему? Почему? Я бы решился?» Дальше думать было страшно. Я подошел к огромному детскому садику «Ах, Мальвина». Пробежал первый этаж — никого. Второй этаж — никого. И вдруг откуда-то до меня донесся приглушенный детский смех. Вскоре я стоял возле музыкального зала и пытался понять, что же там происходит? Малыши вместе с воспитательницами сидели на скамеечках, а напротив них бесились двое переодетых мужиков с раскрашенными рожами. Один что-то шпарил на пианино, но даже мне, абсолютно лишенному слуха, и то было ясно, что посади меня вместо него… Другой шарлатан в колпаке звездочета подпрыгивал вверх, быстро перебирая ногами в воздухе, и гнусавым голосом выкрикивал: — Я три ночи не спал! Я устал! Мне бы заснуть, отдохнуть… Потом он пробежался с дурацкими ужимками по залу, несколько раз перекувырнулся и затих, распластавшись возле орущих и визжащих от радости детей. — Но только я лег! — трагично каркнул он. — Композитор в это время ударил негнущимся пальцем куда-то в область низкого звучания, наверно, претендуя на нечто таинственное. — Звонок! Звонок! Звонок! — вскочил звездочет. Кто говорит? — Носорог… — зажав пальцами нос, прогудел композитор, — ох, ох, ох… Я с тоской смотрел, как отнимают мой хлеб народные артисты, которые не были подвластны ни одной филармонии мира, чью бурную деятельность пресечь было невозможно. Они откуда-то доставали билеты тысячелетней давности и гастролировали по всему Союзу с концертами. Билеты были очень дешевые, и заведующие без всяких сомнений отдавали деньги артистам из народа, которые скармливали детям свои собственные сказки, трактовали по-своему классиков, выдавали на-гора пикантные частушки для воспитателей, пели, плясали — словом, демонстрировали все то, чем так богато и удивительно самобытное народное творчество. |