Книга Спаси меня, страница 37 – Кристофер Харт

— Об Аристотеле.

— Что?

— Об Аристотеле он толковал, а не о Фоме Аквинском. Явления материального мира и все такое.

— Вот видишь! — Я хватаю Бет за плечи и поворачиваю к себе лицом, торжествуя, что нашел наконец подтверждение своим мыслям: — Вот видишь!

— О чем ты? — спрашивает она, обрадовавшись моей внезапной вспышке.

— Ты лучше меня знаешь, что происходит в «Улиссе», и при этом снимаешься в каком-то низкопробном фильме!

— Ради бога, не начинай снова. — Бет отворачивается. — И вообще с чего ты взял, что он такой уж низкопробный?

— Но ведь я прав?

— Знаешь что, Своллоу, — говорит она, откидывая с лица прядь волос и глядя мне строго между глаз. — Ты хоть и косишь под интеллектуала, а на самом деле — самый обычный сноб и выскочка.

После прогулки мы едва ли обменялись парой слов. Атмосфера в доме стояла напряженная: каждый в душе переживал обиду — одним словом, отдых удался на славу.

Бет возится на кухне. Я пью. И вот она входит в комнату с двумя тарелками дымящейся запеканки из картошки, баранины и лука с чесноком, называющейся в здешних местах пастушьим пирогом, и мы, поставив еду прямо себе на колени, принимаемся за трапезу.

Съев пару ложек горячего кушанья, Бет решается прервать затянувшееся молчание.

— Короче, сюжет таков: прекрасным зимним днем один увалень, сыночек богатенького папаши, решает жениться на подруге детства, с которой они миловались чуть ли не с пеленок. Решено сыграть шикарную свадьбу, на которую приглашена половина миллионеров земного шара. (Для съемок розовый сад Риджентс-парка завалят искусственным снегом и сугробами.) Все бы ничего, да только красавицу-невесту пытаются похитить прямо из-под венца — появляется какое-то хулиганье латиноамериканской наружности, начинается стрельба, и молодая, не пробыв женой и нескольких минут, — тут Бет прикладывает к груди ладонь, — ваша покорная слуга, брякается оземь, изрешеченная пулями. Умирает на месте. Не успеваешь ты и глазом моргнуть, как ленивый бездельник и бабник, сынок мультимиллионера, превращается в безжалостную машину-убийцу и до конца фильма занимается только тем, что выслеживает проклятых бандидос. Постепенно он отправляет каждого поодиночке прямиком в мексиканский ад, обильно пересыпая бойню меткими остротами и с каждым разом все больше изуверствуя. Наконец наш герой добирается до главаря шайки и четвертует этого расфуфыренного франта в черной шелковой рубашке, приковав его цепями к двум девятиосным трейлерам, которые начинают медленно — очень медленно! — разъезжаться в разных направлениях. — Она умолкает, чтобы перевести дух и кинуть в рот кусочек пастушьего пирога. Пережевывает, глотает, откладывает в сторону вилку, зачесывает за правое ухо прядь волос и с детской неподкупностью спрашивает, игриво склонив голову набок: — Ну а теперь объясни мне, пожалуйста, что в этом фильме такого низкопробного?

Господи, как я ее обожаю.

Вечером лежим, обнявшись, и засыпаем. Как вдруг Бет непонятно к чему говорит:

— У Майлза на лэптопе порно.

Я чуть не расхохотался. Не знаю, пыталась ли она мне поведать этот величайший секрет, или просто болтала во сне.

— Бет, — говорю я. (До чего же приятно обращаться к ней по имени!) — У всех парней есть порно на лэптопах. Даже у Клиффа Ричарда [36] .

— Но не такое.

— Какое «не такое»?

— Не такое.

Ее фраза повисает в тишине — я не задаю новых вопросов, погрузившись в собственные раздумья и немного удивленный. И так, незаметно, мы засыпаем.

В четверг с северо-востока снова дует сильный холодный ветер, и мы все утро сидим дома. Она читает мне продолжение вчерашней книги, а я берусь за «Маленькую принцессу». Жуем шоколадное печенье, пьем чай и до рези в глазах глядим в окно на свинцово-серое море: гадко сегодня на улице.

Днем едем прогуляться на машине, а вечером Бет готовит острое мексиканское чили-кон-карне из перца, говяжьего фарша и томатов, и мы едим его под бутылочку чилийского мерло. Лечь снова решили у очага, я ее целую, желаю доброй ночи и еще говорю:

— Я правда люблю тебя.

Как-то само выскользнуло, я даже смутиться не успел. И что удивительно, она поворачивается ко мне и, глядя прямо в глаза, отвечает:

— Я тоже тебя люблю.

Но нет, в жизни не бывает все так просто…

В пятницу погода меняется кардинально — типичный корнуоллский климат. На смену колкому, промораживающему до костей плотоядному ветру пришел обычный юго-западный бриз; на улице спокойно, влажно и немного моросит. Прекрасное время для прогулки по пустошам.

Мы долго бредем по черным торфяным тропкам, по жесткой и упругой траве, цепляющейся за лодыжки, по осоке. Над головой пролетела пара канюков, и чуть дальше, в овраге, я замечаю наполовину обглоданный труп ягненка. Ненадолго задержались отдохнуть у каменной, сложенной всухую стены под старым раскидистым боярышником с обросшим лишайником стволом. Потом снова трогаемся в путь. Наконец я натыкаюсь на знакомую каменную веху.

— С бронзового века тут стоит, — сообщаю я своей спутнице, которую явно не впечатлила наша находка. — Три тысячелетия.

— Видели бы этот столб мои родители — пустились бы вокруг хороводы водить, — говорит она, рассматривая монумент древности.

— А-а, понял. В полнолуние голышом против часовой стрелки?

Окидывает меня снисходительным взглядом, берет за руку, и мы ходим кругами по часовой стрелке.

— При свете дня, — говорит она. — Они не сатанисты. Не вполне.

Мы обошли глыбу три раза, и Бет предложила загадать желание. Думаю, несложно догадаться, что я пожелал.

— А сама? — спрашиваю ее.

— А как же, — кивает Бет, пристально глядя на меня. — Знаешь, а ведь глупо загадывать то, что невозможно в принципе.

— О чем ты?

Она качает головой.

— Безнадежный романтик.

Вечером мы отправляемся в трактир, выпиваем по пинте и, по всей видимости, смотримся так замызганно и не по-городскому, что местные пускаются с нами в разговоры. Хочется им знать, что мы забыли в такой глуши в это время года. Не успеваю я толком подумать, как Бет выпаливает:

— У нас медовый месяц, — и прячет левую руку за моей спиной, чтобы никто не увидел — она без кольца. — Поженились на прошлой неделе.

Все нас поздравляют и принимаются наперебой угощать. Мы чокаемся, я беспардонно впиваюсь в губы своей нареченной, а поскольку теперь отстраняться ей как-то неловко, поцелуй затягивается надолго. Наконец объятия размыкаются, и я, с пьяным исступлением глядя ей в глаза, говорю:

— Супруженька ты моя дорогая.