Книга Краткая история тракторов по-украински, страница 15 – Марина Левицкая

— В коннозаводчиков.

— В любом случае они были казаками. Можно сказать, немного сумасбродными.

— Колоритными.

— А Маевские были учителями.

— Дед Маевский был министром образования.

— Всего полгода. К тому же в стране, которой не существовало на карте.

— Свободная Украина существовала. Право же, Надя, почему у тебя такой пессимистический взгляд на вещи? Ты считаешь себя служанкой истории?

— Нет, но… — (Именно так я, конечно, и считала.)

— В детстве… — Ее голос смягчился. Я услышала, как она ищет сигарету. — В детстве баба Соня часто рассказывала мне о своей свадьбе. Вот какой должна быть свадьба — не этот жалкий балаган, в который втягивают отца.

— Но сравни даты, Вера. Невеста была на пятом месяце.

— Они любили друг друга.

Что бы это могло значить? Старшая Сеструха — подпольный романтик?

Маминой маме, Соне Блажко, было восемнадцать, когда она обвенчалась с Митрофаном Очеретко в златоглавом соборе Святого Михаила в Киеве. Она была в белом платье и фате, а на шее висел красивый позолоченный медальон. Ее длинные каштановые волосы украшал флердоранж. Несмотря на стройную фигуру, заметно было, что она беременна. Ее выдавал замуж старший брат Павел Блажко — железнодорожный инженер, впоследствии друг Ленина, — поскольку их отец был слишком слаб и не выстоял бы всю службу. Старшая сестра Шура, недавно получившая диплом врача, была подружкой невесты. А две младшие сестры, еще учившиеся в школе, забросали ее лепестками роз и внезапно расплакались, когда она поцеловала жениха.

Мужчины Очеретки важно вошли в церковь в сапогах для верховой езды, вышитых сорочках и диковинных шароварах. Женщины были одеты в широкие пышные юбки и обуты в сапожки на невысоких каблучках, а в волосы заплели разноцветные ленты. Они стояли вместе неприступной группкой в глубине церкви и быстро вышли в конце, даже не заплатив священнику.

Блажки смотрели на родственников жениха свысока, считая их неотесанными мужланами, почти бандитами, которые много пили и никогда не расчесывались. Очеретки же считали Блажков чопорными горожанами и изменниками родины. Но Соню и Митрофана не волновало, что думали их родители. Они уже предались любви, и невеста вынашивала ее плод.

— Его, конечно, снесли в 1935 году.

— Что снесли?

— Златоглавый собор Святого Михаила.

— Кто снес?

— Коммунисты конечно.

Ах вот оно что! Значит, у этой романтической истории был свой подтекст.

— Вера, папа и Валентина любят друг друга.

— Как ты можешь нести такую чушь, Надя? Когда ты уже повзрослеешь? Ей нужен паспорт, разрешение на работу и те гроши, что у него еще остались. Это же ясно как день. А он просто зачарован ее сиськами. Только о них и твердит.

— Он еще говорит о тракторах.

— Трактора да сиськи. Полюбуйся на него! (За что она его так ненавидит?)

— А как же наши родители? Или ты думаешь, они тоже были влюблены? Разве тебе не кажется, что у них тоже был брак по расчету?

— Это совсем другое дело. Тогда было другое время, — сказала Вера. — В тяжелые времена люди делают все для того, чтобы выжить. Бедная мама! После всего, через что она прошла, связать свою жизнь с папой. Какая жестокая доля!

В 1930 году, когда матери исполнилось восемнадцать, ее отца арестовали. Это случилось за несколько лет до того, как чистки достигли своей ужасной кульминации, но все происходило по классическому сценарию времен террора: стук в дверь посреди ночи, крики детей и моя бабушка Соня Очеретко в ночной рубашке, с распущенными по спине волосами, умоляющая офицеров.

— Не переживай! — крикнул мой дедушка ей через плечо, когда его уводили в той одежде, которую он успел на себя набросить. — Утром вернусь.

Больше они его не видели. Деда отвезли в военную тюрьму в Киеве, где обвинили в том, что он вел тайную боевую подготовку украинских националистов. Правда ли это? Мы никогда не узнаем. Ведь его даже не судили.

Полгода Людмила, ее брат и сестра ежедневно ходили вместе с мамой в тюрьму и носили передачи. У ворот передавали еду охраннику, надеясь, что хотя бы часть ее достанется отцу. Однажды охранник сказал:

— Завтра можете не приходить. Еда ему больше не понадобится.

Им еще повезло. В годы последующих чисток не только самого преступника, но и его семью, друзей, сообщников и всех подозреваемых в соучастии ссылали в исправительно-трудовые лагеря. Очеретка казнили, но семью пожалели. Однако оставаться в Киеве все равно было небезопасно. Людмилу выгнали с ветеринарных курсов в университете — ведь теперь она стала дочерью врага народа. Ее брата и сестру отчислили из школы. Они вернулись на хутор и пытались как-нибудь прокормиться.

Но это оказалось непросто. Хотя полтавская пахотная земля была одной из самых плодородных во всем Советском Союзе, в деревне начался голод. Осенью 1932 года армия отобрала у крестьян весь урожай. Забрали даже зерно для посадки на будущий год.

Мама говорила, что целью голодомора было сломить дух народа и заставить его принять коллективизацию. Сталин считал, что крестьянский склад ума, отличавшийся узостью, скупостью и суеверием, будет заменен благородным, товарищеским, пролетарским духом. («Шо за дурь! — говорила мама. — Треба було спасать свою жизнь — от и весь дух. Исты и исты, бо до завтра могло ничого не остаться».)

Крестьяне ели своих коров, кур и коз; потом кошек и собак; затем крыс и мышей; наконец, не осталось ничего, кроме травы. Во время искусственно созданного голода 1932—1933 годов по всей Украине погибло от семи до десяти миллионов человек.

Соня Очеретко выжила. Она варила жидкий суп из травы и дикого щавеля, собранного в поле. Откапывала коренья хрена, клубни артишока и отыскивала на огороде картофелины. Когда все это кончилось, ловили и ели крыс, живших под соломенной кровлей, а затем и саму солому и жевали кожаную сбрую, чтобы заглушить муки голода. Когда из-за голода нельзя было уснуть, пели песни:

Стоить гора высокая,

Попид, горою гай, гай.

Зелений гай густесенький,

Неначе справа рай! [6]

В соседней деревне одна женщина съела свою дочку. Она сошла с ума и бродила по тропинкам, выкрикивая:

— Она сама померла. Була вже мертва. Ну и шо из того, шо я ее съела? Она була така пухленька! Зачем добру пропадать? Я не убивала! Не! Она сама вмерла.

Их спасло то, что хутор стоял на отшибе: если кто о них и вспоминал, то, вероятно, думал, что они уже умерли. В 1933 году они каким-то образом получили разрешение на переезд и отправились в дальнюю дорогу в Луганск, вскоре переименованный в Ворошиловград, где жила Со-нина сестра Шура.