Книга Из первых рук, страница 101 – Джойс Кэри

— Понимаешь, Байлз боится продавать ее: могут привязаться с вопросами. И потом Дорис может подучить Фреда предъявить мне иск.

— Может. Вполне. Ты на редкость правильно рассудила, Сара. Продавать чужие картины — дело хитрое. Тут нужно быть специалистом.

— А знаешь, Галли, если мы разделили бы эти деньги... Мне ведь только на приличные похороны, место себе купить и камень на могилу. Конечно, ты скажешь: и так хороша, все это суета сует. Но что делать? Сама не знаю почему, но мысль о нищенских похоронах преследует меня, как кошмар. У меня сердце в груди переворачивается. И потом — на веки вечные лежать одной среди чужих. Нет, было бы слишком жестоко обречь на это мои старые кости.

— Сэл, — сказал я с радостью, как вы понимаете, сжимая ее руку, — если ты сумеешь выманить картину у Байлза, у тебя будут самые распрекрасные похороны, какие только можно устроить за деньги. Четыре кареты и дубовый гроб. Восемь карет и два гроба. И памятник высотой в шесть футов и восемь строчек стихов. На четыре больше, чем Том заказал для Рози.

— Ах, Галли, благослови тебя Бог. Смейся, смейся на здоровье. Но зачем же потешаться над бедной женщиной за ее слабости? Кому, как не тебе, знать, что Бог сотворил нас такими, какие мы есть, и ничего тут не поделаешь.

Старушенция так разгорячилась, что я даже удивился. И чуть ли не в сотый раз сказал про себя: что ни говори, а женщины сделаны из другого теста.

— Я не назвал бы это слабостью, Сэл, ни в коем случае, — сказал я. — А насчет того, что ты женщина, так за то я и любил тебя. Уж если брать себе жену, то только женщину. Стопроцентную.

Мы сделали еще несколько шагов, каждый ожидая, чтобы другой продолжил разговор.

— Но кто продаст картину? — сказала Сара, словно у нее только сейчас возникла мысль об этом маленьком затруднении.

— Я. Почту за честь.

— Ах, Боже мой, боюсь, Байлз на это ни за что не пойдет.

— Ну, а ты что предлагаешь? — Потому что видел, что она уже все обдумала.

— Как бы тебе сказать. Что если бы мы вместе зашли в одну из лавок на Бонд-стрит и попросили прислать оценщика?

Но это мне, разумеется, не улыбалось. Маклеры, Гласность. Всякого рода осложнения.

— Что ты, Сара! — сказал я. — Зачем нам вмешивать в это дело третьих лиц? Возиться со сделкой, купчей и прочими формальностями? Мы же свои люди.

— Да, но я не вижу другого пути.

— Дай мне картину, и я сегодня же ее спущу.

— Но мне до нее не добраться. Байлз запер ее в своем сундуке.

— Ты не доверяешь мне, Сэл. Даже сейчас, даже когда надо продать мою же картину.

— Ах, Галли, ты же знаешь, я тебе верю. Но Байлз — человек подозрительный.

Мы вышли к главным воротам. Напротив, как везде у кладбищенских ворот, помещалась распивочная. Для убитых горем родственников. Тихое заведение с беззвучной, как крышка гроба, дверью. Все выскоблено, как столы в морге.

— Ну как, Сэл, выпьем? — сказал я.

— Пожалуй, — сказала Сара. — Домой я могу не торопиться: Байлза все равно нет.

Вот это новость! Я чуть не перекувырнулся от радости.

— Мистера Байлза нет? — сказал я.

— Да, он в больнице.

— Кажется, он не жаловал больницы.

— Он и сейчас их не любит. Но он упал с лестницы, и его подобрали без сознания. А когда он пришел в себя, то был уже в приемном покое.

— Какая неприятность! Надеюсь, он не очень расшибся.

— Надеюсь, нет. Врачи говорят, ничего страшного. Но разве можно им верить? Кто их знает, что у них на уме.

— Ну вот мы и пришли, Сара.

Мы вошли в «Печальные вести», я заказал по кружке пива и усадил Сару за столик в фонаре.

— Я сейчас, — сказал я. — Мне надо потолковать с одним парнем о розах.

— А, — сказала Сара, — это тут сразу у входной двери.

— Принимайся за пиво, — сказал я. — Не жди меня. По такой холодной погоде мне скоро не управиться.

Я быстро вышел и дернул на автобус. Сейчас или никогда, думал я. Байлза нет, а Сара заливает горе пивом.

По дороге я на минуту заскочил в скобяную лавку и запасся ломиком. Добрался даже быстрее, чем ожидал. Но едва я приложился ломиком к сундуку Байлза, как в дверях показалась голова Сары. Она отправилась домой за мною следом. Вся она тут — подозревать меня! Я хотел нырнуть под кровать, но она заметила меня и с криком: «Полиция!» метнулась в коридор.

Я дико перепугался. Только полиции мне и не хватало. Меня засадили бы на пять лет. А пять лет меня доконают. Я выскочил за Сарой и схватил ее сзади за подол. Но она продолжала вопить: «Полиция!» Пришлось стукнуть ее разок по шляпке железкой, чтобы привести в чувство. И слегка толкнуть подальше от окна. В результате она скатилась по ступенькам в погреб. Тогда я сказал, поскольку не ожидал такого эффекта:

— Ты зачем это сделала?

К моему величайшему облегчению, Сара откликнулась.

— Ах, Галли, — сказала она, — не думала, что ты меня убьешь.

— Вот как, — сказал я. — А ты тоже хороша — орать во весь голос: «Полиция!» Ты ведь знаешь — я получу пять лет, если опять попадусь.

— Ах, Боже мой, Боже мой, — причитала Сара, — вот уж не думала, что ты меня убьешь! И все впустую!

Я было уже решился спуститься в погреб, чтобы посмотреть, не сломала ли она себе чего, как в коридоре, у входной двери, послышался чей-то голос, и я увидел полицейского. Я замер. К счастью, он сначала сунулся в гостиную, и прежде чем он оттуда вышел, я проскочил в кухню и закрыл за собой дверь на задвижку. Потом выпрыгнул в окно на капустные грядки и, сиганув через заднюю стенку, очутился в соседнем огороде. Моего ревматизма как не бывало.

Двор оказался закрытым. Без выхода на улицу. Тогда я вошел в соседний дом через кухню, где какая-то девчонка мыла тарелки. Я уставился на нее, она на меня. Глаза у нее сделались огромными, как плошки.

— Здравствуй, деточка, — сказал я, — Я насчет газа. Знаешь? Еще гудит в счетчике. С твоего разрешения я схожу за своим напарником. Он ждет на улице.

Девчонка молчала, как в рот воды набравши. Смотрела во все глаза и все терла, терла тарелку. Чуть дырку не протерла. Тогда я сказал:

— Вот спасибо, деточка, вот и хорошо.

И пошел по коридору к выходу. Очутившись на улице, я живенько добрался до большой магистрали, где ходит много машин, и прибыл в старый сарай, прежде чем Коуки, вымыв в баре посуду, вернулась домой.

Носатик Барбон ждал меня. Он был в таком возбуждении, что я долго ничего не мог из него выжать, кроме мычания.

— Держись, старик, — сказал я. — Гляди веселей.

— Эт-то так к-красиво, — выдавил он наконец из себя. — В-великолепно.