Книга Из первых рук, страница 53 – Джойс Кэри

Я быстро оглядел кухню: старый Плант, как всегда, сидел в углу; руки скрещены на груди, котелок надвинут на нос, как шлем римского воина. На лице написано: попробуй тронь! На страже. Дозорный Помпеи. С перцем и солью в карманах, чашкой на веревке за пазухой и чайником за спиной. Этот чайник, лишь слегка продырявленный, мы нашли на свалке.

— Все в сохранности, мистер Плант? — Хотя ясно, что он был в сохранности в своем углу.

— Все в целости и сохранности, мистер Джимсон, — с видом помпеянина, которого только что выкопали из пепла. Очень важным видом.

— Разрешите вас познакомить, — сказал я. — Мистер Плант. Профессор Алебастр. Я пригласил профессора к обеду.

— Очень приятно, — сказал Плант и кинул искоса взгляд на мой карман.

— Профессор — мой жизнекропатель, — сказал я. — Щелкнет пальцами — и моя слава будет его кров и стол.

— Надеюсь, вы наконец получите признание, — сказал Плант.

— О да, в небесных сферах, — сказал я, не удержавшись.

— Вы критик, да, сэр? Искусствовед? — сказал Плант. — Пишете обзоры в газетах? — Плант очень высокого мнения о газетах, хотя сам себе в этом не признается.

— Не совсем, Планти, — сказал я, — профессор — крытик, крикетовед. Знает всю игру сзади наперед, от «я» до «а».

— Вы не очень-то верите в искусствоведение, — сказал Алебастр.

— Нет, почему же, такая штука существует на свете; я сам знал когда-то живого искусствоведа. Он умел поговорить о картине. Он даже знал, что это такое.

— Что такое картина?

— Угу. Тут-то и зарыта собака.

— А в каких газетах он писал?

— Он не писал. Он ругался. Он употреблял такие выражения, что жена и дети ушли от него. К тому же они умирали с голоду.

— Что же он?

— Заделался крытиком. Чтобы поддержать свое бренное тело, взялся за крикетоведение. Мячи и биты. Он специализировался на гугли. Тише едешь, всех объедешь.

С минуту профессор размышлял. Об обеде. Затем, словно во сне, который еще может обернуться явью, сказал:

— Гугли?

Бедняга, подумал я, такой безграмотный сукин сын, что не знает даже азбуки своего ремесла.

— Как, — сказал я, — крикетовед и не слышали, что такое гугли?! Медленный подвод мяча к воротцам, затем резкая подача вверх, так, что отбивающий не знает, где его ловить. Вы начинаете, скажем, с современных веяний в искусстве и влияния сюрреализма, затем резко сворачиваете на первоклассного Сарджента {31} в собрании сэра Берроуза Молдиворпа {32}. Упоминаете, что сэру Молдиворпу предлагают за его картины большие деньги. Но сэр Берроуз в интересах нации пока что отверг все предложения и не собирается расставаться со своей уникальной коллекцией. И тут воротца падают, удар по средней спице. На следующий день все газеты сообщают, что картины из собрания сэра Молдиворпа поступают в распродажу в связи со смертью их владельца, для выплаты налога на наследство.

Профессор разгорячился. Запах жареной селедки кусал его за новое место.

— Мистер Джимсон, — сказал он, — если вы думаете, что, предлагая вашему вниманию мой проект, я руководствовался какими-либо косвенными мотивами, кроме желания сделать ваши великолепные произведения достоянием широкой публики...

— Хиксоновы произведения, — сказал я. — Почему бы и нет? Это все входит в игру. Хиксон — делец. Я — художник. Он делает деньги из любви к искусству и нуждается в художниках, чтобы поддерживать свой дух. Я пишу картины из любви к искусству и нуждаюсь в деньгах, чтобы поддерживать свою плоть. Он хочет иметь рекламу для своих картин и получить от этого удовольствие, а я хочу получить деньги и писать новые картины. А вы хотите получить работу.

— Я вижу, вы самого низкого мнения о моих мотивах, — сказал профессор.

— Что вы! — сказал я. — Отнюдь не самого. Я знавал в свое время многих критиков — крысиков, — и некоторые из них были в своем роде гениями.

Кто-то поставил на плиту свиную отбивную, и ее запах стал перебивать запах селедки. Он достиг нас, как музыка из обетованной земли. Я не ел отбивных уже года два. Сало, косточка, слишком много добра пропадает. Но профессор, возможно, вырос в роскоши, и этот аромат был для него словно ветер пустыни для чертополоха. Ноздри его трепетали, упиваясь благоуханием мяса. Хмельной дух кинулся ему в голову. Он прямо опьянел.

— Мистер Джимсон, — сказал он. — Поскольку вы сами об этом упомянули, я возьму на себя смелость предположить, что вы страдаете от финансовых затруднений, временных, без сомнения.

— Вовсе нет, — сказал я. — Я к ним привык.

— Но ведь маклеры дали бы вам немалые деньги за ваши картины. Я знаю кое-кого, кто заплатил бы любую сумму за хорошее полотно.

— Я уже имел любую сумму, она выразилась в нуле минус издержки.

— Вы сами не знаете себе цены.

— А сколько я стою? Назовите цифру.

— Ну, это, разумеется, будет зависеть от картины. Если бы джентльмен, которого я имею в виду, мог посмотреть какие-нибудь определенные работы.

— Конечно, проф. Если ваш друг не поленится съездить в Девоншир, он найдет в Энкуме лучшее, что я создал.

Алебастр вынул записную книжку.

— В Энкуме, мистер Джимсон?

— Да, в деревенской ратуше. На торцовой стене под четырьмя слоями белил.

— Ах, фреска!

— Да, но я писал масляными красками на специальной штукатурке. Очень устойчиво.

— Боюсь, мой друг не в состоянии перевезти стену.

— Что ж, тогда могу предложить вам другое произведение, почти такое же хорошее, как то. Оно находится в Брэдбери, недалеко от Лидса. Я думаю, вам его уступят за семь с половиной шиллингов.

— Тоже фреска?

— Нет, полотно.

— Может быть, вы мне сообщите подробности?

И записная книжка появилась вновь.

— Иаков и его жены, угоняющие стадо Лавана.

— Очень интересная тема.

— И неплохо вышло.

— Где, вы говорите, картина? В Брэдбери?

— В последний раз, когда я ее видел, она служила ширмой в парикмахерской... правда, ее немного подкоротили и покрыли черным лаком, но и сейчас можно разглядеть глаза и кусок левой ноги Рахили.

— Какое варварство!

— Конечно, лучшая моя работа — это «Избиение младенцев»; боюсь только — ее вашему другу не получить. Она находится в холле терапевтического общества, возле Чип-сайда. Но здание перешло к какой-то колониальной администрации, и им не понравились младенцы, потому что те без штанов. Ну, они заявили, что штукатурка может обвалиться, это опасно, взяли молоток и немножко постукали по ней. Большая часть и обвалилась.