Книга Маркус и Сигмунд, страница 40 – Клаус Хагерюп

— Но, Сигмунд?

— Да?

— Ты понимаешь, что это значит?

— Да, Маркус. Это значит, я сорву твои аплодисменты.

— Не переживай, — утешила Маркуса Эллен Кристина, — мы знаем, что звезда — это ты.

— Король, — сказала Муна.

— Я горжусь тобой, мой мальчик, — произнес Монс.

— Ну, ну, — прошептал Сигмунд. — В конце концов, я же буду это как бы исполнять.

— Я не хочу никаких аплодисментов, — сказал Маркус. — Я хотел только сказать, это значит, что ты не должен ни с кем, кроме нас, разговаривать перед концертом, а то они поймут, что ты не можешь петь.

— Хорошо, — ответил Сигмунд. — Я уже достаточно сказал.

— Согласен, — поддержал идею Монс.

— Но после концерта ты можешь говорить все, что хочешь, — сказала Эллен Кристина. — Потому что у тебя ведь может неожиданно начать ломаться голос.

Девочки собирались уйти в десять часов, но песни закончили записывать только в начале двенадцатого. Маркусу показалось, что у него тоже немного начал ломаться голос, но Сигмунд был очень доволен.

— Бента влюбится в меня до смерти, как только это услышит, — сказал он, когда Маркус провожал его в коридор.

— Ты думаешь? — спросил Маркус и почувствовал укол там, где, ему казалось, должно быть сердце.

— Да. Спасибо.

— Не за что.

— Есть за что, Маркус, — возразил Сигмунд. — Я знал, что ты согласишься. Поэтому я прихватил тебе подарок.

— Еще один?

— Да.

Сигмунд вынул из сумки сверток.

Маркус его развернул. Там была книга.

— Сирано де Бержерак?

— Это пьеса, — сказал Сигмунд. — И она о том же самом.

— О чем?

— О том, кто влюблен, но не может в этом признаться. Сирано помогает ему так же, как ты помогаешь мне. Когда ты прочтешь пьесу, ты поймешь, что это возможно.

— Большое спасибо. Почитаю, когда будет время.

— Почитай сегодня ночью.

— Если будет время.

— Тебе понравится.

— Хорошо, я прочту.

— Да, пожалуйста. Пока, Маркус.

— Пока. Сигмунд?

— Да.

— Заткнись!

Сигмунд кивнул, и Маркус закрыл дверь с удовольствием. Он только что сказал то, что должен был сказать давным-давно.

* * *

В половине второго Маркус закончил читать пьесу Эдмунда Ростана о Сирано де Бержераке.

Он лежал и смотрел в потолок и думал о прочитанном.

Сирано жил во Франции очень давно. Он был влюблен в прекрасную Роксану, но считал, что у него нет никаких шансов, потому что у него был ужасно некрасивый нос. Другой человек, которого звали Кристиан, тоже был влюблен в Роксану. У него был прекрасный нос, но он не умел разговаривать со своей возлюбленной. Это умел Сирано, у которого невероятно хорошо получалось говорить о своих чувствах. Поскольку он был хорошим человеком, но в первую очередь потому, что у него был такой некрасивый нос, он предложил помочь Кристиану поговорить с Роксаной.

Однажды ночью Кристиан встал под балконом дома, где жила Роксана, а Сирано спрятался в кустах и шептал прекрасные слова, которые должен был произнести Кристиан.

Роксана пришла в восторг, но когда Кристиан начал заикаться, пришлось Сирано говорить за него. Все было хорошо, потому что, несмотря на некрасивый нос, голос у Сирано был прекрасным. Пока он лежал, спрятавшись в кустах, и признавался в любви Роксане, Кристиан стоял под балконом и делал вид, что говорит он. Роксана влюбилась до смерти. В Кристиана. Потому что она думала, что говорит он. Таким образом, она приняла всю любовь Сирано, хотя вовсе не понимала, от кого она исходит.

Маркус закрыл глаза и подумал, кем он больше хотел бы быть — Сирано или Кристианом. В конце концов он решил, что не хочет быть ни тем, ни другим. Лучше быть Роксаной, подумал он и заснул.

* * *

На следующее утро Маркус заклеил серьгу пластырем. Ведь он проколол бровь только для того, чтобы послать тайный сигнал Бенте. Он вовсе не хотел посылать сигналов другим, сигналов о том, что Маркус Симонсен пытается стать крутым. Он совсем не хотел быть крутым. У него был крутой товарищ, и этого было довольно. Сам он предпочитал быть как можно менее крутым. Если пытаешься быть крутым, всегда найдется кто-нибудь, кто обнаружит, что это не так. Десятый закон Маркуса Симонсена. Он не собирался снимать пластырь до концерта. А тогда серьга будет очень естественно сочетаться со всем костюмом, и никто на нее не обратит внимания. Кроме одной девушки. Может быть.

Он встретился с Сигмундом на углу.

— Я заклеил пирсинг пластырем, — сообщил Маркус.

Сигмунд кивнул. Какое-то время они шли молча.

— Как, ты думаешь, все пройдет сегодня вечером? — спросил Маркус.

Сигмунд не отвечал.

— Наверно, будет полно народу, — предположил Маркус.

Сигмунд кивнул.

— Набито до отказа, — продолжал Маркус.

Сигмунд улыбнулся. Маркус понял, что он тренируется ничего не говорить.

И он справлялся, насколько мог. Воге задал ему несколько вопросов на уроке истории. Когда Сигмунд только улыбнулся и покачал головой, учитель поинтересовался, не глухонемой ли теперь Сигмунд. Он собрался уже ответить, но в этот момент вмешался Петтер Фредриксен и сказал, что, если Воге не прекратит издевательства, он пожалуется директору. После этого Сигмунда оставили в покое. В перемены он закрывался в туалете, а Маркус ходил по школьному двору и отвечал на вопросы. Тем, кого интересовало, почему Сигмунд все время бегает в туалет, он отвечал, что перед концертом у приятеля в животе было немного беспокойно. Тем, кто спрашивал, почему он заклеил бровь пластырем, он отвечал, что упал носом в пол в ванной и задел лбом крючок для полотенец. Похоже, он неплохо справлялся все утро, но тут началась последняя перемена. Появились Райдар и Пер Эспен. Маркус только что успокоил Хеге Ларсен, рассказав ей, что Сигмунду уже намного лучше с животом, когда эта парочка оказалась перед ним.

— Можно посмотреть на твой шрам? — сказал Пер Эспен.

— Что? — переспросил Маркус, не поняв, о чем идет речь.

— Мы хотим посмотреть на твой шрам, — объяснил Райдар.

— Да, потому что мы поспорили, — добавил Пер Эспен.

— О чем это? — спросил Маркус и надеялся, что вот-вот раздастся звонок.

— Насколько он большой, — сказал Пер Эспен. — Райдар считает, у тебя там крошечная царапинка.

— А Пер Эспен считает, что там еще меньше, — сказал Райдар.

— По-моему, ты прилепил пластырь, чтобы казаться крутым, — поделился соображениями Пер Эспен.