Книга Обнаженные мужчины, страница 37 – Аманда Филипаччи

– О чем ты говоришь?

– Моя лимонная женщина с мешками для мусора в супермаркете?

– Так это ты подослала ко мне эту женщину?

– Уточнение. Я наняла ее.

Я чувствую облегчение оттого, что не сошел с ума. Но я не прихожу в ярость, на что она, вероятно, рассчитывала. Мне безразлично, и я ощущаю лишь усталость.

– Чего ты хочешь? – спрашиваю я.

– Я хочу знать, понравилась ли тебе лимонная женщина.

– Нет, но ты, по-видимому, в восторге.

– Ты ошибаешься, Джереми. Это не игра, в которую я играю. Я трачу сбережения всей своей жизни, чтобы нанимать людей, дабы тебя наказать. Это единственный способ, которым я могу тебе помочь и спасти тебя. Тебе нужно преподать хороший урок.

– Не трать на меня свои деньги.

– И тем не менее, именно это я и буду делать, и это должно тебе доказать, как сильно я тебя люблю.

– Я оценил твой жест, но в этом действительно нет необходимости.

– А я думаю, есть.

– Тогда поступай как знаешь.

Когда на следующий день я иду домой с работы, на улице со мной сталкивается какой-то мужчина. Он оборачивается и говорит:

– Простите.

– Ничего, все в порядке, – отвечаю я.

Он говорит:

– Я всегда так неловко себя чувствую, когда сталкиваюсь с людьми, особенно с мужчинами, поскольку боюсь, как бы они не подумали, что им грозит опасность, как в фильмах. Особенно в западных фильмах. Я часто хожу на эти фильмы со своей падчерицей. Ей двенадцать. Она такая хорошенькая и ласковая, но я никогда бы не смог ощутить сексуальное влечение к маленький девочке. Ни один нормальный мужчина не смог бы.

И он стремительно удаляется. Я останавливаюсь и смотрю, провожая незнакомца взглядом, пока он не скрывается за утлом.

Как только я открываю дверь своей квартиры, звонит телефон. Я снимаю трубку.

– Тебе понравился этот? – спрашивает моя мать.

– Умно. Это ты пишешь сценарии?

– Да.

И она начинает меня критиковать: как ужасно то. что я сделал в Диснейленде, как мог ее ребенок сделать такое, и так далее, и так далее. Я говорю, что это правда, что это ужасно, непростительно, что я на самом деле чудовище, и так далее, и так далее. И я действительно так думаю. Мы даем отбой. Я чувствую запах кошачьей мочи. Озираюсь, но ничего не вижу. И тут я понимаю: я сижу на ней. Мину ознаменовала начало третьей течки тем, что описала мою кушетку. Весь следующий час я пытаюсь отмыть ее, сначала мылом для рук, которое не помогает, потом стиральным порошком. Я употребил его слишком много, и теперь не могу смыть. Кушетка стала липкой и все время пенится.

В тот вечер я отправляюсь к леди Генриетте. Лоры пока нет, но Сара там. Ее мать оставляет нас наедине. Сара заговаривает первой:

– Боюсь, что, возможно, я сделала ошибку.

– Я тоже сделал ошибку, – заявляю я.

– Нет, это не ты. Это я ошиблась. Я поставила под удар нашу дружбу. Наша дружба значит для меня больше, чем все на свете, и я бы никогда не попыталась… завлечь тебя, если бы думала, что это может все разрушить.

– Мне очень жаль, что так вышло, – признаюсь я. – Я слабый человек, и то, что я сделал, очень дурно.

– А мне не жаль. Мне было так чудесно с тобой.

Я молча смотрю на нее. Она продолжает:

– Я понимаю, что теперь тебе со мной неловко. Мне следовало подумать об этом заранее, но я этого не сделала. Я знаю, ты не можешь любить меня так, как любил бы взрослую женщину, поэтому все, о чем я прошу тебя, это дружба. Мы можем забыть о случившемся, и я обещаю, что больше не буду пытаться тебя завлечь. Я просто буду очень искренней и очень прямой. Больше никаких поддразниваний и приставаний. Не будет ничего, что заставило бы тебя почувствовать себя неуютно. Ну как, ты будешь иногда со мной видеться, когда придешь в гости к моей маме?

– Конечно.

– Спасибо тебе, – говорит она.

Потом мы еще немного болтаем о пустяках, и Сара уходит.

Возвращается Генриетта, и тут появляется Лора. В тот миг, когда я вижу Лору, я вдруг понимаю, что она – именно то, что мне нужно. Я теперь жажду именно тех ее свойств, которые раньше находил неприятными. Ее нормальность, ее обыкновенность. Мне нравится каждое слово, которое она произносит. Я в восторге, когда она говорит:

– Как дела, Джереми? Я вас давно не видела.

– Мне вас недоставало, – говорю я в ответ, сам не веря, что произнес эти слова. Я смотрю на Генриетту, чтобы проверить, слышала ли она меня. Она не отрывает от меня изумленного взгляда. Но я не допущу, чтобы это меня смутило.

Лора тоже взирает на меня с удивлением, но видно, что ей приятно.

– А как дела у вас? – в свою очередь осведомляюсь я, когда мы идем к кушетке и усаживаемся.

– Спасибо, чудесно.

Я спрашиваю о ее выступлениях и напряженно раздумываю, что бы еще сказать, но мне ничего не приходит в голову, и ей тоже, потому что у нас мало общего. Как чудесно найти того, с кем не о чем говорить. Это так нормально и обыденно. Гораздо лучше, нежели обмениваться множеством замысловатых замечаний с Генриеттой.

На следующий день мы заходим в книжный магазин вместе с Томми (мой друг с декоративной булавкой на ширинке). Ему нужно что-то купить. Какая-то старуха с зонтиком направляется прямо к нам. Мы видим, как она подходит, но не особенно обращаем внимание. Она останавливается перед нами. Берет обеими руками свой зонтик за ручку и поднимает вверх, как бейсбольную биту. Размахнувшись, старуха сильно ударяет меня зонтиком по бедру.

– Ой! – вскрикиваю я, хватаясь за ногу.

Томми пятится, ожидая, что он будет следующим, но старуха не обращает на него никакого внимания. Она бросает на меня злобный взгляд и шипит:

– Ты – позор для своей семьи! Ты – чудовище!

Несколько человек смотрят ей вслед, когда она удаляется.

– Ты ее знаешь? – спрашивает Томми.

– Не совсем.

– Что значит «не совсем»?

– Нет – я хочу сказать «нет».

– Почему же ты мне не сказал, что ты – позор для своей семьи?

– На самом деле у меня нет семьи.

– За исключением твоей матери.

– Да.

– Бедный Джереми. Такое может произойти только с тобой. Кажется, эта старушенция что-то о тебе знает. Не сделал ли ты что-то непотребное, что могло вызвать такую резкую реакцию?

– Я даже никогда не видел ее прежде. Она сумасшедшая.

– Ты не ответил на мой вопрос, следовательно, я должен допустить, что ты действительно сделал что-то непотребное.