Книга Двуликий любовник, страница 15 – Хуан Марсе

Вот уже полчаса — с тех самых пор, как ушла Оль­га, — он машинально держал в руке саквояж. От белого вина он перешел к баррехе [12] и выпил уже стакана три, залив при этом себе всю рубашку. Нетерпеливо проха­живаясь у входа в бар, он страшно сутулился и прихра­мывал. Проходило время, Ольга не появлялась. Печаль Серафина была так велика, что его и без того кривое туловище совсем перекосило куда-то вправо. Он вер­нулся к стойке, за которой сидел Марес, и сказал:

— Она не пришла, Марес.

— Не расстраивайся. Ее, наверное, снял кто-нибудь.

— К черту! А я-то, дурень, обрадовался...

Он поставил саквояж под стойку, снова провел язы­ком по пересохшим губам и сиротливо поглядел на Мареса. Оба понимали, что ждать бессмысленно.

— Я, пожалуй, пойду, — понуро пробормотал Серафин.

Марес догадывался, с каким нетерпением ждал Серафин наступления вечера, чтобы поразить кузину своим костюмом и провести с ней эту карнавальную ночь. Утром, часов в десять, Марес видел, как он, уже переодетый, слоняется по Равалю с саквояжем в руке и батоном хлеба под мышкой. Выйдя на улицу из какой-то забегаловки, где он выпил кофе с булкой, Марес за­метил Серафина, который прошел мимо, рассеянный и целиком погруженный в себя. Марес не стал его ок­ликать. Таинственная магия карнавала сделала Сера­фина выше ростом, почти скрыла горб и хромоту. Это был совсем другой человек, и у Мареса мгновенно по­явилось озорное желание пойти вслед за ним, остава­ясь незамеченным. Он не задумывался о причинах своего странного поведения. Быть может, им овладела тоска по давно забытой детской забаве — идти по зна­комой улице, изменив свой облик, — которая, впро­чем, никак не была связана с карнавальным шествием: во времена его детства, когда режим Франко на многое наложил запрет, карнавалов не было, и Марес не знал, откуда появилась эта странная мысль следить за Серафином. Он шел за ним вслед, словно охраняя от беды: прячась в толпе, он не спускал с него глаз. Казалось, карнавальный костюм придал Серафину новые силы: он шагал быстро, легко и уверенно, размахивая рука­ми; саквояж весело покачивался в такт шагам. Серафин словно сбросил свой горб, а с ним и все свое убожест­во. «Кому обувь почистить!» — кричал он. Вот он оста­новился, зашел в мясную лавку, купил там несколько ломтиков ветчины, положил ее на хлеб, соорудил бу­терброд и весело сжевал его на улице. Марес едва по­спевал за Серафином по узеньким улочкам Раваля; изумленный, он с волнением следовал за ним, словно его толкала сверхъестественная сила.

А сейчас, вечером, подавленный Серафин сидел ря­дом с ним, понурив голову.

— Она не вернется, — повторил он. — Пойду лучше спать.

— Выпей еще вина. Ведь едва стемнело, — ответил Марес. — Слушай, у тебя потрясающий костюм.

— Саквояж с гуталином — настоящий. — Серафин немного приподнялся и приоткрыл саквояж, в кото­ром на самом деле лежали тюбики с кремом, баночки с гуталином, щетки и бархотки. — Мне его дал Жезус, он работает в бутафорской мастерской.

— Замечательно.

— Это я сам все придумал. — Серафин залпом вы­пил остатки баррехи, поправил свой абиссинский па­рик и добавил: — В Кадисе у Ольги был любовник, чис­тильщик обуви. Он с ней обошелся как последняя сво­лочь. Но он был единственный, кто любил ее по-настоящему. Высокий такой, с повязкой на глазу, вот как эта. Понимаешь? Ольга вечно носится с воспоминаниями об этом мужике, я и подумал, что ей будет приятно...

— Понятно, братец, — сказал Марес. — Мозгов у те­бя меньше, чем у комара.

Перед ним тут же возник образ этого человека из Кадиса, он увидел его здоровый глаз, насмешливо гля­дящий на горб Серафина. Горбун между тем рассмат­ривал свое отражение в зеркале за стойкой. Вид у него был жалкий и затравленный. Он покачал головой:

— Ты прав, мать твою, — произнес он, — неудачная вышла шутка.

— Ну, с костюмом-то все в порядке, парень. И эта тряпка на глазу тебе очень идет.

— Как был я пугалом огородным, так и остался. По­нимаешь, Марес?

Марес подозвал бармена:

— Еще одну барреху для моего приятеля и вино для меня, да побыстрее.

— Пойду я, — повторил Серафин. — Она не придет, не поведет меня ни на какой праздник и не останется на ночь у меня в пансионе.

— Знаешь, мне показалось, что твой костюм ей очень понравился. Честное слово. А динамит она тебя совсем не поэтому. Кстати, ужинать все равно еще ра­новато.

— Нет, не придет она, уж я-то ее знаю. Черт бы меня подрал!

Он хотел сорвать с себя парик и бакенбарды, но Марес удержал его:

— Подожди, не надо. Тебе очень идет. — И неожи­данно для самого себя, подражая неведомо кому, голо­сом чревовещателя произнес: — Сегодня ты стал дру­гим, и это нужно использовать, друг мой.

Серафин уставился на него, не веря своим ушам.

— Тебе надо всегда говорить таким голосом, это очень романтично, бабы просто с ума сойдут...

Постепенно бар все больше наполнялся табачным дымом, становилось шумно, стали появляться люди в масках, костюмах и гриме. Выпито было уже порядоч­но, и Серафина покачивало.

Марес продолжал:

— Сегодня ночью ты — другой человек, помни об этом, и все будет хорошо. Не упусти свой шанс.

— О чем это ты?

— Забудь о своей потаскухе Ольге и ее кузене, дерь­мовом горбуне. Ты меня понял?

— Нет, черт возьми. Пойду-ка я лучше домой.

— Держись и не валяй дурака. Я знаю одну женщи­ну, богатую и красивую, которая с ума сойдет от тебя и твоих щеток.

— Да? Что за женщина?

— Слушай внимательно. Ты знаешь, что раньше я был чистильщиком обуви?

— А если взять и просто завалиться на вечеринку к Росарио?

— Так вот, пацаном я подрабатывал чистильщиком обуви. Только одно лето, в сорок третьем, на площади Лиссепс.

— Я тебе не верю. Ты никогда не рассказывал мне правду... Кто ты на самом деле, Марес? Откуда ты взялся с этим аккордеоном и нарисованным лицом? Это прав­да, что у тебя в Сант-Жуст-Десверне роскошная квар­тира, которую тебе оставила бывшая жена, и ты жи­вешь там как сеньор?

— Я живу в снах, которые разваливаются на куски.

— Кушот говорил, что твоя бывшая жена страшно богата и живет в роскошном особняке в Гинардо...

Марес соскользнул с табурета. «Кушот проболтался. А ведь обещал держать язык за зубами».

— Я провожу тебя, Серафин.

— Жизнь — сплошное надувательство, правда, Ма­рес?

— Я провожу тебя.

— И никуда от этого не денешься.

— Перестань ныть, черт тебя возьми, все наладится.

— Такая уж доля у всех у нас... Будто лотерея, и неиз­вестно, что тебе выпадет...