Книга Дела семейные, страница 17 – Рохинтон Мистри

— Что за партия? — поинтересовался Нариман.

— Бог его знает. Отсюда не прочтешь лозунги. БДП, Народная партия, коммунисты, социалисты — все одно и то же. Ты хорошо спал ночью?

Нариман ответил неопределенным движением руки. Дождались конца колонны и поехали дальше.

НАРИМАН ОЖИДАЛ увидеть распахнутую дверь и Куми с подносом — цветы, киноварь и очищенный кокос. Но Джал отпер дверь своим ключом. Санитары внесли Наримана на носилках. Никакого ритуального подноса, никто не собирается совершать приветственный обряд.

— Куми нет дома?

— Она в храме огня. Молится за маму.

Конечно. Годовщина ее смерти. А он забыл.

— На обратном пути она должна купить для тебя судно, тазик и все остальное.

Нариман снисходительно относился к традициям парсов, связанным с днями рождения, навджоте, свадьбами, проводами в последний путь. Он никогда не придавал большого значения обрядам. Но отсутствие серебряного подноса болезненно задело его.

— Когда она вернется?

— Уже скоро. Тебе не нужно пока в клозет, да? Отдохни, а я поставлю тебе музыку.

С удовольствием лежа в собственной постели, Нариман подремывал под звуки шубертовского квинтета, пока его не разбудили приглушенные голоса.

— Стульчак? — спрашивал Джал.

Таксист со стуком поставил тяжелую ношу в передней. Куми упросила его поднять ящик в лифте, но таксист был обозлен скудными чаевыми.

— Если б я хотел работать грузчиком-кули, я за рулем бы не сидел! — громко ворчал он, уходя.

— Спасибо, добрый человек, большое, большое спасибо, — говорила Куми, притворяясь, будто не слышит, и запирая за ним дверь. — Как папа?

— Спит. Но ты же должна была судно купить…

Она распаковала эмалированный тазик и поставила его рядом с деревянным ящиком на четырех коротких ножках.

— Я подумала, что стульчак лучше, чем судно.

— Как это — лучше? Доктор ясно сказал: месяц в постели. Нога не должна касаться пола.

— Слушай. Я пришла в магазин, стала выбирать судно и представила себе… ну, процедуру. Как это будет происходить — подложить судно папе, достать его, когда папа сделает свои дела, подмыть папу, вынести и вымыть судно… не заставляй меня описывать. Сам знаешь. До того неловко, неприлично.

И она решила, что стульчак будет пристойней. Папа будет садиться на стульчак прямо у кровати, ему будет легче оправляться.

— А нам останется только опорожнить горшок.

— Но доктор сказал, что если мы не будем осторожны, так кости будут месяцами срастаться!

— Папе же не придется добираться до клозета, об этом и речи нет! Испробуем стульчак, посмотрим, как у папы получится.

Вдвоем они внесли стульчак в комнату отчима; он притворился, будто проснулся при их появлении.

— О, Куми, ты вернулась. Что это — новый ночной столик для меня?

— Нет, папа, — засмеялась Куми, — это стульчак, смотри какой славный.

Куми подняла крышку.

— Мы подумали, стульчак будет удобней судна, — сказал Джал, — как тебе кажется?

— Мне удобней то, что удобней вам. Я и так обременяю вас.

— Мы справимся, папа, не волнуйся. Всего-то четыре недели.

И Джал придвинул стульчак к кровати.

— Хочешь сходить?

Нариман кивнул. Они подхватили его под мышки и усадили в постели. Дальше — самое сложное: помочь ему встать и сделать четверть оборота к стульчаку. Напомнив, чтобы он перенес вес на правую ногу, а левую держал на весу, они подняли его.

Поднимать вертикально почти мертвый груз оказалось труднее, чем они думали. И как только Нариман оказался в стоячем положении, сломанная лодыжка опустилась на пол.

— Ногу не ставь на пол! — вскрикнул Джал.

— Не могу, гипс тяжелый.

Нариман еле сдержал стон, когда они понесли — потащили его. Они поняли, что ему больно: он резко втянул воздух и напрягся всем телом.

— Стоп! — вскрикнула Куми, когда он уже почти сидел. — Пижама!

Собрав все силы, Джал придержал его одной рукой, другой дернул за шнурок пижамных штанов. Ткань прилипла к телу, и Джалу пришлось упереться в отчима бедром, пока штаны не свалились к щиколоткам.

Усадив Наримана на стульчак, оба изнеможенно отступили. Глаза Наримана закрылись, на лбу выступил пот.

— Как ты, папа?

Он кивнул. Алюминиевый горшок зазвенел под струей, и они обменялись взглядами торжества и облегчения.

— Не спеши, папа, — сказал Джал. — Ты только не спеши. Сделай все, что надо. Номер один. Номер два. Все.

Нариман чувствовал тяжесть в кишечнике, но, обессиленный болью, не мог натужиться.

— Все, — прошептал он.

Куми опустилась на колени и сдернула с него штаны. Чтобы уложить Наримана в постель, пришлось повторить процедуру в обратном порядке и с тем же трудом. Оба тяжело дышали, изо всех сил стараясь удерживать равновесие, но под конец чуть не свалились на кровать вместе с ним.

— Ну вот, все в порядке. — Джал распрямил спину. — Что нам нужно, так это разработать систему, метод, чтобы все шло гладко.

— Да, — прошептал Нариман, — нужно.

Отводя глаза, Куми расправила простыню под ягодицами отчима, накрыла его.

— Самая большая ошибка — надо было сначала снять штаны. Придется тебе, папа, месяц побыть нудистом, ладно?

Он едва слышал ее из-за боли. Куми с Джалом натужно посмеялись, желая приободрить его, Куми опустила крышку сиденья и потянула Джала из комнаты.

— А горшок? — спросил он.

— Попозже, он всего на четверть наполнился.

Когда дверь плотно закрылась за ними, Куми призналась, что шутки шутками, но ей неловко видеть Наримана голым.

— Почему? Он же старый человек, Куми.

— Не в этом дело. Мне было уже одиннадцать, когда он стал нашим отчимом. Другое дело, если бы я выросла с ним. С настоящим отцом. А так-я чувствую, что смотрю на чужого голого мужчину.

— Не вижу разницы. — Джал сразу заподозрил, что Куми собирается свалить эти обязанности на него. — Ты видишь то, что видела бы у нашего отца.

Куми объявила, что разговор с ним бесполезен, Джал мужчина и никогда не поймет ее чувств.

После таблетки боль перестала пульсировать в ноге. Нариман попытался заснуть, но что-то мешало. Не гипс, что-то другое, неуловимое, не поддающееся осознанию.

Он подвигал плечами, подвинул подушку, расправил ворот пижамной куртки. Встряхнул верхнюю простыню, чтобы она ровнее накрывала его. Холодок, пробежавший по обнаженным бедрам, и прикосновение простыни к ним открыли ему причину беспокойства — на нем не было штанов.