Онлайн книга «Русское стаккато - британской матери»
|
— Разве техника помеха? — Нет уж, — отказался Колька. — Коли у души проблемы настанут, приезжайте. Как раз за время дороги проблемы и рассосутся. Депутат был настырный и еще долго пытался убедить отца Филагрия взять мобильник, ссылаясь на то, что в Московской патриархии все с телефонами и не видят в этом священники ничего дурного. На какое-то мгновение Колька почувствовал раздражение. — До свидания, — попрощался он. Депутат уехал, а через два дня, когда Колька выключил лампочку и загасил свечи, готовясь ко сну, в скиту раздался звонок… Телефон Колька отыскал по звуку. За дровами лежал. Звонил истерически и дребезжал. Колька вышел к озеру, размахнулся было, чтобы закинуть дурной аппарат на глубину, но тот замолчал вдруг, как существо живое, предчувствующее свой скорый конец. А потом телефон зазвонил снова. Колька нажал на зеленую кнопочку и приставил ухо к трубке. — Отец Филагрий! — почти кричал депутат. — Отец… Столько боли содержалось в крике депутата, что схимник не выдержал. — Алло… — Дорогой вы мой! — обрадовался депутат. — Мне так плохо, так плохо! — Что случилось? — Зарядное устройство для телефона там же, за дровами!.. — Вы для этого мне позвонили? — Господи, что я говорю!.. Душа моя погибла! — Что случилось? — Ах!.. Изменил… Изменил жене!.. Что же делать? — Первый раз? В трубке замолчали. — Вы что же думаете, я вам буду по телефону грехи отпускать по три раза на дню? — Зачем так утрировать! — Всего хорошего! — Подождите!.. Подожди… Голос депутата прервался, так как Колька нажал на красную кнопку. Пошел, отыскал за дровами зарядное устройство и запустил его в темные ладожские воды. Вслед полетела и трубка. «Вот, — думал схимник, — будет трезвонить на дне, а там рыба-кит спит…» Проснулся однажды, и первой его мыслью было то, что «Спартак» сегодня в Лиге Чемпионов играет. Полежал, понежился, попредставлял, как «Спартаку» «Манчестер» настреляет, и подумал о том, что в России еще не скоро в футбол выигрывать начнут, потому что Родину не любят. Как Родину полюбим, так непременно Лигу выиграем… Колька представил себя нападающим «Спартака», как он выходит на ударную позицию и всаживает мяч в самую девятину… На следующий день проснулся с переживаниями о проигрыше «Спартака», поел рыбы копченой и хотел было закинуть приемник в Ладогу. Но даже не замахивался. Привык к нему, как к родной вещи… Назавтра пробудился от болей в желудке и почти целый день просидел над сортирнои дыркой, греша на рыбу. «Вот ведь, если бы сам коптил, а то принесли угощенье», — злился Колька на очередной спазм… А через неделю проснулся с мыслью, что за последние семь дней, пробуждаясь ото сна, ни разу не застал себя говорящим молитву. Молитвенный ручей пересох… Он тотчас свалился с кровати на колени и несколько часов кряду шептал под образами слова с глубоким смыслом, а потом вторую половину дня сидел как каменный, напуганный до истукана, ждал ночи, а когда она пришла, бухнулся в постель одетым, да не мог заснуть от страха, а потом, когда заснул, то через мгновение проснулся уже утром с осознанием того, что во рту только ужас, а молитвы нет!.. Он опять рухнул на колени перед ликом Всевышнего и закричал: — Господи! Ответь мне! Господи!.. Но уши его оставались глухими, словно воском залитыми. Тогда он вскочил, схватил приемник и, красный от нервного припадка, кинул его в озеро. Затем утопил японский спиннинг, с легкостью опрокинул в воду генератор, оборвал в скиту электрические провода, а лампочку истоптал до пыли… Все из скита повыкидывал, оставил лишь то, с чем пришел на одиночество семь лет назад… Спросил: — Слышишь меня, Господи? А когда ответа не последовало, рухнул схимник на деревянный пол, завертелся ужом, оставляя в расщепленных досках клочья бороды, завыл, будто умирал, и головой об угол до крови бился. И так много времени прошло… А потом он лежал на полу и не двигался. Забывался на несколько часов, потом приходил в сознание и краем его отмечал, что нет в устах молитвы, нет!.. Через десять дней он поднялся на карачки и, обессиленный, повернул голову к Образу: — Если не хочешь, Господи, признавать меня, если мой подвиг не удался и не заслуживаю я Твоей любви, то дай мне то, что каждому человеку обыкновенному выпадает. Дай, Господи, любви мне простой! Любви человеческой!.. Любви!.. После молитвы он напился воды и покинул скит. Пошел дорогою к монастырю и вскоре прибыл к его воротам. Встреченные послушники и вольнонаемные кидались к нему, прося благословения, но он, потупив взор, прошел мимо страждущих, не смея облегчить их души. А навстречу схимнику поторопился отец Михаил, и затем они уединились в покоях настоятеля, где отец Филагрий представил иеромонаху просьбу о способствовании сделать заграничный паспорт. — Зачем? — оторопел отец Михаил. — В странствие ухожу, — ответил Колька. — На странствие Господь меня сподвиг… — и замолчал. Более настоятель ни о чем не спрашивал схимника, оставил его жить в своих покоях, а сам отбыл в Санкт-Петербург, где с помощью митрополита не только паспорт выправил, а сделал Кольке шенгенскую визу и еще с пяток других, дабы ничего странствию не мешало… Уже на пристани, прощаясь, настоятель сказал: — И вы, отец Филагрий, уходите… — Разве кто-нибудь еще ушел? — вяло поинтересовался Колька. — Вы, верно, помните Вадика слабоумного? Мать у него хлебопека?.. — Он-то куда пропал? Отец Михаил пожал плечами. — Еще прошлой зимой сказал всем, что за красной водой поедет в Выборг, и исчез… Мы увидели след от велосипедных шин… Шли по льду, по следу, наткнулись на полынью. Отец Гедеон ноги замочил… И Михал Сергеич помер! — Какой Михал Сергеич? — не мог припомнить Колька. — Корова наша… От старости… Телку купили взамен, так теперь без молока живем!.. Где быка взять?.. Колька сел в катер, взревел мотор, и отец Филагрий понесся в прошлое… * * * Первым делом он кинулся в питерский аэропорт и уже через полтора часа сидел в такси, мчащемся к центру Москвы. От такси почти бежал к родному дому, а в мозгу будто стреляло из винтовки: «Надька, Надька!..» Прыгал вверх через три ступени, так как дети катались в лифте, и, наконец, допрыгал до знакомой со школьной поры двери. Позвонил два раза в звонок, а у самого руки тряслись от волнения. Никак не мог предполагать, что так взволнуется душа. |