Онлайн книга «Последний сон разума»
– А я преступление раскрыл про убийство татарина. – А мне докладывали, что ты напился и пистолет потерял! – Врут, товарищ майор! Нападение на меня было. Я сознание потерял, а меня ограбил преступник. А главврач нашего госпиталя не любит меня, вот и сфальсифицировал экспертизу, что я пьян был. У меня же теперь ребеночек, а они меня с уголовником в одну палату сунули и сульфу колют. Это, надо вам сказать, очень больно! – Непорядок! – мотнул головой Погосян. – Разберемся завтра же! Мы не позволим, чтобы нашего сотрудника третировали! Так что можешь лететь спокойно обратно в больницу, я сам лично тебя навещу! – У нас там и Карапетян лежит! – вдруг вспомнил Синичкин. – И его навестим… Володя уже хотел было улетать, как майор Погосян поинтересовался, отчего у капитана ноги светятся. – А я сам того не ведаю. Они отдельно от меня живут. И в них кто-то живет, зреет до срока! – Понятно, – захлопал черными глазами командир и опять потянулся пальцами к груди клюющей носом бабы. Володя развернулся и поплыл в обратную сторону. Он дышал морозом, но самому холодно не было, он даже, как пловец, зашевелил огромными ногами, а руки задвигались кролем. – Легок на помине! – обрадовался Синичкин, увидев летящего навстречу лейтенанта Карапетяна. – Как дела? Карапетян затормозил, открыл рот, и из него вывалился огромный лиловый язык. С полметра, – подумал капитан. – Как у варана прямо. – Говорить будешь! – подбодрил Володя. – Выглядишь хорошо! К Погосяну летишь? Карапетян кивнул. – Лучше его сейчас не трогать! С женщиной он. А завтра навестит нас! Полетели обратно! Карапетян вновь кивнул, и они вдвоем, как добрые друзья, полетели восвояси. Возле госпиталя они расцеловались, и каждый влетел в свое окно. Синичкин отключил иллюминацию в ногах, вплыл под одеяло и заснул успокоенно. Проснулся капитан оттого, что задыхался. Грязное полотенце глубоко влезло в горло, а привязанные к кровати руки не могли освободить рот и вдобавок затекли до синего цвета. На кровати возле окна, освещенный утром, сидел по-турецки Гаврила Петрович и улыбался, глядя на мучения Синичкина. – Ы-ы-ы! – промычал участковый от беспомощно-сти. – Ы! Ы! Ы!.. – Ну чего ты злишься? – поинтересовался зек. – Подумаешь, ночь с кляпом пролежал!.. Да, кстати, приснилось мне, что летаешь ты со своими свинячьими ногами. И как ты с такими ляжками жену приходуешь?.. Ведь не достать же?.. – Ы-ы-ы!.. – А ноги-то у тебя опять ночью светились. Главврач сказал, что, наверное, отрежут их тебе скоро! Такими ногами ты всю ментовскую позоришь! Гаврила Петрович еще пуще заулыбался своей шутке и широко зевнул. Затем попытался было чихнуть, силился отчаянно, но из этого ничего не получилось, он лишь пошевелил носом с торчащими из него волосьями и по-чмокал языком. – А ты говоришь, опетушить! Легко ли это? Далее зек стал объяснять Синичкину, что петушение дело серьезное, что для такого предприятия нужно иметь определенную конструкцию зада, какая сложилась именно у Володи, и вполне вероятно, что он, Гаврила Петрович, воспользуется случаем и пронзит мента своим вооружением по причине длительного несоития с женщиной. Участковый лежал прикованным и продолжал мычать в бессильной злобе. – Пожалуй, начну, – объявил урка и стал стягивать пижамные брюки, демонстрируя свое вооружение, такое же разукрашенное всякими наколками, как и руки. В тот самый момент, когда естество Гаврилы Петровича взводилось к действию, дверь палаты была вышиблена решительным плечом и внутрь ввалилось с десяток парней в бронежилетах и масках. В руках мальчики сжимали резиновые дубинки, а кое-кто и небольшие автоматы. Один из маскирующихся, самый маленький, с круглым пузиком под жилетом, прыгнул через всю палату к Гавриле Петровичу и, взмахнув резиновой дубинкой, словно саблей, рубанул ею по органу, который уже был приведен в полную готовность. – А-а-а-а! – заорал зек отчаянно. – Что делаете, падлы! На кого руку подняли! Гаврила Петрович схватился за раненый пах и сковырнулся в постель, где продолжал корчиться в муках и шипеть ругательства в адрес напавших. – А ну, заткнись! – вскричал маленький с пузиком, и Синичкин почувствовал в его голосе до боли знакомое и родное. – А то сейчас палкой все зубы выломаю, мурло поганое! Зек насколько можно притих, а в палате появился встревоженный главврач и, сделав строгое лицо, почти властно прокричал: – Что здесь происходит? Вы что, с ума сошли?! Да знаете ли, куда вы ворвались?!! Отвечать! Майор Погосян, а именно его голос распознал Синичкин, стянул с лица маску и, приподняв верхнюю губу, обнажив металлические зубы, медленно двинулся на главврача: – Ты, врачило гнилое, нашего парня мучаешь! Нашего смелого парня, который претерпел в схватке с преступником! – Приказываю! – не пугался главврач. – Немедленно покинуть помещение военного госпиталя! Или… – Что – «или»?.. Погосян придвинулся почти вплотную к бывшему ассистенту и дыхнул на него перегаром, густо перемешанным с чесноком: – Ты, маленький, пугать свою задницу будешь! Ты кто такой?.. Ты хоть одну звезду на своих погонах вырасти, а потом на майора Погосяна пасть разевать будешь! Армянин выудил из кармана бумагу и сунул ее в лицо врача. – Вот постановление о вашем аресте! Ознакомьтесь! Главврач взял бумажку в руки и прочитал вслух: – Задержать на трое суток по подозрению в издевательствах над пациентами с помощью применения к ним химических средств воздействия, а также в укрывательстве во вверенном ему учреждении преступного элемента… Бывший ассистент похлопал глазами и предупредил всех, что так просто это не сойдет им с рук, будут тяжелые последствия. – Увести! – скомандовал Погосян и направился к кровати Синичкина. – И этого в наручники оденьте, – распорядился майор, проходя мимо скрюченного Гаврилы Петровича. – За попытку изнасилования! Петушок ты мой золотой!.. Они остались в палате одни – отвязанный от кровати Синичкин и его начальник Погосян. – Ну как дела? – Держусь, – с благодарностью в голосе ответил Володя. – Я преступление раскрыл. Ильясова убили Митрохин, сосед татарина, и некто Мыкин. – А пистолет где? – Митрохин, воспользовавшись недомоганием моим… – Понятно… – У меня, товарищ майор, в кителе протокол допроса сохранился, а в нем признание в совершенном убийстве! |