Онлайн книга «Родичи»
|
— Так… Кто это сказал? — Михайлов, студент… Ныне солист Большого театра… В пятницу танцует Спартака… Должен был танцевать, — сокрушенно поправился Ахметзянов. Опять «Спартак», с неудовольствием подумал Бойко. Столько совпадений!.. — А вы ведь патологоанатом? — Был. — А сейчас? — Сейчас я импресарио господина А. — Кто это? — Импресарио — это… — Господин А. — Это сценическое имя студента Михайлова. — И каким образом вы из патологоанатомов в импресарио? — удивился Иван Семенович. — У меня мать была солисткой Казанского театра оперы и балета. Можете справиться в дирекции Большого театра. — Понятно. — Он умер? — поинтересовался прозектор, и столько сдержанной тоски было в его глазах, что генерал Бойко подумал о том, что зря держит невинного человека в тюрьме, тем более у человека произошло крушение надежд. Из грязи в князи и обратно!.. И никакой премьеры в пятницу не будет!.. — Пока жив, — ответил генерал и после ответа предложил патологоанатому чаю. — Что означает — пока? — В сердце студента Михайлова вогнали железнодорожный рельс, пригвоздив молодого человека к промерзшей земле, как бабочку к листу ватмана! — Ах!!! — Ахметзянов прижал ладони к лицу и посмотрел на генерала с ужасом человека, которому самому объявили о близком его конце. — Как же это, как?!! — На том… — Бойко не мог подобрать эпитета сразу. — На том звере куча трупов! Ахметзянов был бледен, насколько позволяла смуглая татарская кожа. Он уже знал, что его ждет: морг больницы города Бологое. — А давайте поедем в клинику? — предложил Иван Семенович. — Да-да, конечно, — воодушевился импресарио. — Может быть, застанем его еще живым!.. Уже совсем рассвело, когда генеральская машина въехала во двор Боткинской больницы. Ее занесло возле приемного покоя, но водитель справился и уже ппавно подкатил к хирургическому. Мужчины поднялись на третий этаж, где располагапись операционные и реанимационные блоки. — Куда?!! — грозно надвинулся на пришлых молоденький врач с белобрысой челкой, но, уткнувшись физиономией в удостоверение с гербами, ретировался к стене. — Пациент, которого привезли два часа назад с проникающим ранением сердца, жив? — Вроде жив, — неуверенно отозвался врач. — Где он? — Его Боткин оперирует. — Как идти? — Халаты наденьте! — попросил молоденький врач, потрогав челочку. Накинув на плечи зеленые хирургические халаты и натянув на ноги такого же цвета бахилы, господа Бойко и Ахметзянов проследовали в операционную номер пять, где на хромированном столе возлежало тело студента с раскрытой грудной клеткой! — У него сердце справа! — весело сообщил хирург Никифор Боткин, заметив вошедших. — Редчайший случай. Я его влево перенес! Впервые в мире, заметьте!.. Вокруг стола стояли зрителями еще несколько человек и с неподдельным восхищением глядели на руки хирурга, которые работали словно на убыстренной кинопленке. Что-то сшивали, резали, перемыкали, зажимали… В общем, руки жили отдельно от Никифора, и зрители шептали в уши друг другу: «Гениален, конгениален!» — Посмотрите на его легкие! — хохотал через марлевую повязку Боткин. — Ну разве это человеческие легкие? Посмотрите, какие огромные! Лошадиные, я бы сказал, или медвежьи, в конце концов! Бойко вспомнил, как маленький чукча рассказывал ему о медвежонке по имени Аляска. — А сердце-то бьется! — возвестил хирург. — И бьется слева! — Ты, Никифор, — гений! — воскликнул Ахметзянов. Боткин обернулся и встретился глазами с патологоанатомом. — И ты здесь, беглый! Прозектор кивнул, утирая слезы. — На сей раз он тебе не достанется! — сообщил промакивая кровь, Никифор. — Будет жить? — поинтересовался генерал. — А как же! — Во, бля, дает! — не выдержал Бойко. — После такого ранения!.. Тут он случайно опустил голову и увидел эрекцию выпирающую из-под халата Боткина. И здесь понял, как она, сексуальная энергия, перекачивается в творческую… «А я кто? — задался вопросом Бойко. — Вокруг гении, а я-то кто?.. Что в жизни сделал? Чем удивил? Понял ли суть вещей? Пришел ли к Богу?..» На все вопросы, заданные себе самому, генерал мужественно ответил — нет! Еще шесть часов длилась операция, а Боткин, казалось, не уставал ни капельки, временами восторгаясь: — А заживает на нем как на собаке! Практически чудо какое-то!.. А потом студента Михайлова перевезли в палату реанимации, где он через три часа открыл глаза, и Ахметзянов, солдат, афганец, заплакал навстречу голубому сиянию. — Голубчик вы мой! — восклицал он. — Спартачок!.. А генерал куда-то исчез, вероятно, по служебным надобностям… Вера ждала его двое суток, а потом решилась и пошла в театр. На вопросительный взгляд Степаныча ответила: — Я — жена его! Степаныч трагически опустил голову: — Почти вдова, — и добавил: — Вдова господина А. Красиво!.. Она чуть с ума не сошла. Побледнела, кровь отхлыла от кожи, ноги подкосились. Степаныч комментировал: — А прибили нашу звезду-шмизду! Говорят, фонарным столбом по голове два часа дубасили! Растением стал. Сердце бьется пока, а голова в лепешку! Медленно, по стеночке, Вера сползала к полу. Она даже увидела таракана, бегущего к мусорному ведру. Таракан был столь велик и реален, что стал для девушки главным объектом, на котором пыталось сосредоточиться ее сознание. — Ты что, старый, мелешь! — услышала Вера громкий голос Алика. — Ты что, дубина стоеросовая, девчонку пугаешь!!! — Так я что, — припугнулся вахтер. — Я, что народ говорит, передаю. Я — передатчик! — А если ты передатчик, — посоветовал Алик, — попросись в армию вместо рации! — Что это вы, Альберт Карлович, — обиделся Степаныч. — Если «народный», то над обычным человеком можно обзываться? — Замолчи, уволю! — уже добродушно сказал Алик, придерживая Веру под локотки. Степаныч, просидевший на сем месте несколько десятков лет, вдруг, представив себя не у дел, необычайно огорчился, но потом успокоился быстро, придумав, что напишет на пенсии книгу под названием «Вахтер», где Альберта Карловича выведет безголосым педерастом, который в зимнее время носит не шаляпинское пальто, а женское манто, трепанное молью. Особенно Степанычу понравилось, что манто моль сожрала! Ха-ха!.. |