Онлайн книга «Земля Злого Духа»
|
С другого края острова явственно донеслось чье-то довольное рычанье: – Урр, урр, урр! – Ну и кто это? Рысь? Кабан? Потом кто-то громко хмыкнул… послышался хлесткий шлепок… и женский резко оборвавшийся визг! – Вперед! Выхватив саблю, Олисей бросился вперед, на звук, оставшиеся казаки, числом около дюжины, побежали за своим атаманом. Картина, открывшаяся взглядам парней, вызвала такую жуткую ненависть и брезгливость, что могла закончиться только убийством проклятых людоедов, причем в самой жестокой – или, точнее, быстрой – форме. Двое сгорбленных широкоплечих существ с несуразно большими головами, обросшими рыжеватым волосом, держали за руки распростертую на траве девчонку – Устинью, вырывающуюся, визжащую. Третий их сотоварищ – по виду, постарше и куда сильнее, усевшись на колени, ухватил пленницу за ноги и, сладострастно урча, делал с ней то, что казаки делали иногда с гулящими женками: грубо, с болью и кровью, насильничали, не обращая внимания на крики! Наоборот, судя по омерзительной ухмылке на задранной вверх зверообразной морде с длинным широким носом и зыркающими из-под массивных надбровных дуг маленькими и белесыми, словно у поросенка, глазками, это гнусное существо – у казаков язык не поворачивался назвать его человеком – получало явное удовольствие, даже прищелкивало языком и рычало. Несчастная девушка рыдала, бледное лицо ее казалось каким-то неживым, застывшим. Выскочивший из кустов Олисей, видя такое дело, с размаху хватанул охальника саблей по шее! Срубленная голова человекообразной сволочи, подскакивая на кочках, улетела в трясину, приземистое тело еще по инерции сделало несколько похабных движений и повалилось на пленницу, щедро окатывая кровью ее нагое тело. Два других людоеда попытались было бежать, да не успели: разгневанные казаки буквально изрубили их в куски! – Эх, надо было хоть одного в полон взять, – помогая Устинье подняться, запоздало посетовал Мокеев. – Спытали бы гада… Все бы сказал! – Ага, атаман, как же! – Молодой рубака Ондрейко Усов невесело усмехнулся. – Эта мразь и говорить-то толком не умеет. Их даже вогулич наш, Маюни, не понимает: рычат по-звериному – ры да ры. Обмолвившись, Ондрейко назвал Мокеева атаманом, хотя тот был всего лишь десятником, – но в данном случае именно Мокеев отдавал приказы, обязательные для исполнения. – Вы отвернулись бы… – Махнув рукой казакам, Олисей снял зипун, набросив его на голые плечи недвижно сидевшей в траве девушки. – Тебя как звать-то – Устиньей? Эй, эй! Да не молчи, отвечай же. Ну, хоть кивни, если говорить покуда не можешь. Прикрыв рукою грудь, девчонка кивнула. Она сейчас здорово походила на мальчишку – худенькая, грязная, с короткими растрепанными волосами с застрявшими в них листьями и травой. Живот и ноги девушки были в крови – от сволочи нахлестало, а может, и… – Вон там лужица чистая – сходи вымойся. – Ласково обняв за плечи, Мокеев поставил Устинью на ноги и обернулся. – Ондрейко, проводи, токмо не засматривайся… Хотя не до тебя сейчас деве. Ох, бедолага, ох… Слышь, Устиньюшка, людоедов-то всего трое было? – Да, – отрывисто отозвалась девчонка. – Трое. И нас… трое… было. – Господи! – всплеснул руками десятник. – А где подружки-то твои? Неужто… – Глафиру, – тихо промолвила Устинья. – Ее они… первую. Утром еще. Устроили толку… все трое… глумилися, а потом… потом… убили и… и съели! Сожрали! – встрепенувшись, выкрикнула девушка. – Сырой! Прямо у нас на глазах, Господи-и-и-и-и…. – Царствие Небесное Глафире, – истово перекрестился Олисей, а за ним – и все казаки. – Истинно мученическую смерть приняла дева… А еще конопатенькая с вами была? – Федора… она здесь где-то. Людоеды ее в траву бросили, видать, приготовили на потом. – Слышали? – живо обернулся Мокеев. – А ну, казаче, живо по траве пошуршали! Федору отыскали уже ближе к ночи – у самой лужи. Ондрейко Усов и наткнулся, когда провожал Устинью мыться, да отошел деликатно в сторону, пошарил по кустам… Там и лежала конопатенькая, словно куль, травяными веревками связанная, с кляпом из болотной осоки во рту. Испуганная, дрожащая, исцарапанная… Увидав Ондрейку и других казаков, девчонка ударилась в слезы: – Господи-и-и-и-и… казачки-и-и-и-и… Ондрейка погладил девушку по плечу: – Ну, не реви ты… Все кончилось уже. Убили мы людоедов, ага. – Глафира-а-а-а…. подруженка-а-а-а… – Отомстили за подругу твою, – глухо промолвил Усов. – И за наших казачков, сволочью мерзкой убитых, тоже. Покромсали людоедов в куски! Хочешь, так к болотине подойди, полюбуйся. Девушка тряхнула короткими волосами: – Нет! Ой… А Устинья… ее тоже?.. – Жива Устинья, жива! – Слава Пресвятой Деве! – Иди вон, поговори с ней… утешь. Впрочем, тебя саму кто бы утешил… На обратном пути, утром, нашли обглоданные останки Глафиры. Здесь же окровавленные косточки и захоронили, выкопав могилку руками, благо земелька оказалась мягкая. Сколотили крест, поставили да помолились, сняв шапки. – Земля тебе пухом, мученица дева. – Царствие Небесное… Схоронив, пошли дальше, держась поставленных людоедами камышин-вешек. К обеду казаки и спасенные ими девы были на берегу озера, куда уже вернулись ушедшие на разведку струги. Атаман и священник выслушали Мокеева, не перебивая. Хмурились, качали головами, а потом дружно перекрестились. – Знать бы, где у той сволочи лежбище! – поиграл желваками Иван. – Не поленились бы, накрыли бы всех… Отец Амвросий вздохнул: – Этак все здешние болота прошерстить надоть! И то – вряд ли найдем. Мы пришлые – людоеды, как видно, тутошние, в любом месте пройти могут. Эх! Опростоволосились мы с трясиной-то! Не ждали с той стороны… До конца дней своих себя виноватить буду… эх! Заскрипев зубами, священник перекрестился и, искоса глянув на толпившихся у стругов казаков, негромко молвил: – Крест-то мы сладили. Там бы и молебен. И за упокой, и на благий путь. Еремеев потрогал занывший вдруг шрам, покусал ус: – Делай, отче! Я девам скажу, чтоб за Устиньей присматривали. – То правильно, – одобрительно кивнул отец Амвросий. – И хорошо б ей дело какое-нибудь найти. Чтоб отвлекалась. – Так ведь, отче, дел-то у всех дев нынче полным-полно! Дровишки, обеды да прочее… – Все одно – пущай у нее наособицу что-нибудь будет. Чтоб не думалось. Вот хоть… – Священник помолчал и неожиданно улыбнулся. – Язычник наш младой, Маюни, пущай ее речи своей обучит – может, и пригодится, ага? – Так он Настю учит уже! – вспомнил Еремеев. |