Онлайн книга «Обратная перспектива»
|
— Ничего себе! Я за неделю лопатой столько нарою. — А Снежана за месяц наметёт и намоет… Ну ладно. Дарёному коню… — Ничего себе! — задохнулся Паша. — Ну, я же их не покупал… — И ты, Дмитрич, после этого в гости к ней собрался? Она ж мастера опустила! — Конечно, поеду. Я ей не папа, чтобы воспитывать. Давай лучше выпьем. У меня, Пашечка, две альтернативы, как говорит Лелеев. Снежана в Одессу выпихивает, а мне зубы нужны, сам видишь, позарез. Бабок нет ни на то, ни на другое, но с этими — он кивнул на конверт, — можно хотя бы ввязаться, а там — Бог пошлёт… У Надежды в большой гостиной был полумрак, горели свечи. Застолья не было, а был, в духе времени, фуршет. На одном столике стояли бокалы с белым и красным вином, несколько сортов водки в графинах. На другом — закуски: красная икра в половинке яйца, маслины, проткнутые зубочистками, бутерброды с сёмгой и колбасой. Покачивались по залу фигуры, человек двенадцать, Плющ с трудом опознал в полумраке двух или трёх знакомых. Снежана забилась в угол, посверкивая оттуда цыганским глазом. — Что ты сидишь, как Врубель в сирени, — с досадой сказал Плющ, — общайся, давай. Он вспомнил салоны середины восьмидесятых, их было несколько на Москве, — хозяйки, негласные сотрудницы КГБ, вытаскивали на свет интересных людей. Сходство усилилось до дежавю, когда на пол уселась женщина в свитере и запела тихим голосом что-то этническое, печальное. Парень в джинсах подыгрывал ей на банджо… «Как медленно расходятся круги хороших намерений, — подумал Плющ, — за двадцать лет — сто пятьдесят километров…» И всё-таки затхлая эта духовность была ему милей сквозняков с Брайтон-Бич. — А скажите, Надежда, — вспомнил Плющ, — где же принцесса, ваша дочка? — Она в Москве, Константин Дмитриевич, в колледже, на дизайнера… — Дизайн? Ого! Интерьер? — Да нет, — смутилась Надежда. — Дизайн головы. Визажизм. — Здорово, — оценил Плющ. — Я знал, что она талантливая… — Да уж, — вздохнула Надежда и ослепительно улыбнулась. — Простите… У меня гость неохваченный. У стены в кресле сидел грузный человек, с лицом настолько семитским, словно над этим трудились особо и получилось хорошо. Он помалкивал, казалось, с вежливым интересом слушал и наблюдал. — Скажите, Михаил Семёнович, — обратилась к нему хозяйка, — правда ли, что у вас в Израиле существует регион, где зимуют наши журавли? — Наши журавли, — поправил Михаил Семёнович и так глянул на Надежду, что стало очевидно — гость пьян глубоко и безвозвратно. — А скажите, — чирикнула лёгкая гостья, — зяблики тоже у вас зимуют? — Зяблик — мудак, — изрёк Михаил Семёнович и замолчал окончательно. На пороге появился священник, и хозяйка радостно его приветствовала. Крепкий, лет пятидесяти, он, если б не борода, походил на простого советского человека, майора в отставке, коменданта общежития или начальника отдела кадров. Внешность обманывала — отец Владимир был из художников. Первым, прищурившись, отец Владимир разглядел Плюща — самого маленького и неприкаянного. — Что-то, Константин Дмитриевич, давно я тебя не видел, — священник сжал ему плечо тяжёлой рукой. — Зашёл бы в храм, потолковать. Плющ махнул рюмку водки, артистически поклонился: — Да я бы зашёл, только боюсь — ты меня, батя, охмурять станешь. А у меня бабушка староверка была. Я, в случае чего, в католики подамся, там хоть сидеть можно. — Тебя охмуришь, как же… Где сядешь, там и слезешь. А староверы — тоже люди, — отец Владимир вздохнул. — Все мы скоро окажемся староверами. — Он огляделся, — что здесь наливают? Давай, Константин, отойдём. Дело есть. Надежда, одним ухом контролирующая ситуацию, успокоилась и шарадами отогнала гостей в сторону. — Нила Столобенского можешь вырезать? Сантиметров семьдесят высотой. Благотворительно! — Отец Владимир, — напрягся Плющ, — с благотворительностью тоже надо разобраться. Кому, как не тебе, знать, что художнику тоже помогать надо. — Нет, почему же, — невпопад встряла Надежда, — каждый имеет право на спасение души. Плющ неприязненно глянул на Надежду, перевёл взгляд на затенённую стену — угадывались на ней две маленькие обнажёнки работы Плюща, Константина Дмитриевича, подаренные им некогда шахматному клубу. — Так у меня, батя, один этюд стоит тысячу баксов! — Ну и продавай. — Так никто ж не покупает, — засмеялся Плющ. — Ладно. В конце концов, работа стоит столько, сколько за неё дают. А что до Нила, давай благотворительность поделим — половина моя, половина твоя. — Не стяжай! — грозно предупредил отец Владимир. — Только бабки вперёд. Аванс, хотя бы. — Губитель, — проворчал священник и полез под рясу, в брючный карман. Он порылся в тощем бумажнике. — Вот тебе сто баксов. — Да мне это на один зуб, — развеселился Плющ. — Буквально. — А ты не роскошествуй. Вставь деревянный. Чем ты хуже древних… Батюшка обнял Плюща за плечи и сказал тихо и серьёзно: — Зубы потом. Съездил бы ты, Костя, на родину, погрелся. Там, небось, ещё тепло. Продышись. А здесь — снег скоро выпадет. Покрова на носу. А Нила сделаешь, как вернёшься. Договорились? — он медленно перекрестил смущённого Плюща. — Благословляю. В салоне тихо ворковали что-то про пиксели и гигабайты. Снежана подошла, взяла Плюща за локоть. — Может, тихо слиняем? Плющ медленно покружил вокруг столика, выпил рюмку, но покоя не было. И когда речь зашла о фьючерсах, он решительно шепнул Снежане: — Сваливаем. И тихонько пошёл к выходу. Дома Плющ не находил себе места, не знал что делать: то ли пить дальше и слушать уговоры Снежаны — про Одессу, то ли заснуть, и — утро вечера мудренее. Всё решил Лелеев, ворвался с белыми глазами, но не от пьянства, а от возбуждения и решимости. — Дмитрич, — сказал он, не глядя нащупывая стол бутылкой водки. — У тебя есть этюд, самый завалящий? — У Константина Дмитриевича не бывает завалящих этюдов, — нахмурилась Снежана. — Да подожди ты, — отмахнулся Лелеев, — дело серьёзное. — А у меня, Лелеев, все завалящие, — усмехнулся Плющ, — а что? — Очень нужно. Мне срочно нужен подарок. Лелеев достал из кармана триста долларов. — Отрежь на эту сумму. Говорят, ты в Одессу собрался? — Какой же ты, Лелеев, дуролом, — умилилась Снежана, — дай, я тебя поцелую. |