Книга Поздно. Темно. Далеко, страница 13 – Гарри Гордон

Аллочка поставила перед Плющом горячий борщ.

— Спасибо, Аллочка, — сказал Плющ и, глядя на грудь, выпирающую из сарафана, пропел: «У ней такая маленькая грудь…»

— Ну, я побежала, — сказала Аллочка.

— Канай, канай, — попрощался Дюльфик.

— Мацюку привет, — добавил Плющ.

Дюльфик рассказывал, что все бы ничего, но заедают эти жлобы из худсовета, обсуждение эскиза не протоколировали, а на следующем совете, который никак не мог собраться, месяца через полтора только, о старых поправках забыли, начались новые замечания, что-то там с левой ногой этого долбаного Маркса, пришлось им, сукам, напомнить, кто есть ху, начался базар-вокзал, чуть не дал по хавальнику этому фуцену Коробченко. В результате Маркса еще делать и делать, и бабки будут, хорошо, если через месяц.

«Кому он все это говорит, — злился про себя Кока, — дай Плющику такой заказ, — он год потом будет писать свои портреты и натюрморты, никто его и не увидит».

— Ну, ты барин, — только и сказал Нелединский.

— Та, — скромно отмахнулся Дюльфик.

Помолчав, вспомнил:

— Пацаны, а вам не страшно со мной общаться?

— Страшно, но приходится, — заметил Плющ.

— Да я серьезно. КГБ у меня на хвосте сидит. Гадом буду. На той неделе позвонили, не сюда, домой. Дюльфик, говорят, зайдите завтра на Бебеля пять, в десять часов утра. Я, конечно, перехезал, но спрашиваю: подмыться сухарями? — Нет, говорят, — сами подмоем, если надо. Это «если надо» меня успокоило, может, на понт берут.

— А что, за тобой что-нибудь есть? — удивился Кока.

— Нет, так найдут, — нетерпеливо продолжал Дюльфик, — литературка, во всяком случае, кое-какая… И вообще я им, как гвоздь в заднице. Так вот, прихожу, и сразу к начальнику, полковнику, отпихнул дежурного и зашел. Кик налево, кик направо — он один. Достаю в наглую лопатник, отстегиваю стольник. — Вот, говорю, выставка Дюльфика в Доме художника через месяц, а это — пригласительный на две персоны. И тикать. Пока тихо, но зухтер, чувствую, бродит вокруг, как одинокая гармонь.

«Кому ты всрался, — подумал Плющ, — если отлавливать всех дискоболов вроде тебя, кто в лагере работать будет?».

— Дюльфик, Дюльфик, — сказал он вслух, — не дашь ли ты мне Дюльфик, взаймы двадцать пять рублей? Ставраки, падла, купил у меня работу, помнишь, автопортрет с розочкой, обещал полтинник, но слинял куда-то, чуть ли не в Москву, а когда приедет, неизвестно.

— А как же ты живешь? — спросил Дюльфик.

— Приходится сдавать кое-какие железки на Староконном. — Отнес в воскресенье топорик, английский, лев на стреле фирма. Дали, падла, червонец.

— Так зачем тебе бабки? — удивился Дюльфик.

«Вот, гад!» — подумал Кока. Плющ объяснил, что надо делать ремонт в мастерской, и срочно, но о приезде Галки умолчал, не его собачье дело.

— Костик, — грустно сказал Дюльфик, — бабок нет, родной муторши не видать! Последний тридцатник отстегнул сегодня Алке, за неделю. Я могу тебе дать, сейчас найду, кое-что для ремонта.

Он полез в кладовку и оттуда сдавленным голосом перечислял:

— Краска для пола, 3 кг, зеленая, правда…

— Годится.

— Белила густотертые, 2 кг…

— Годится.

— Олифа… Обоев три рулона хватит?

Он попятился из кладовки, отряхивая штаны. Нелединский обрадовался за Плюща и налил себе полстакана водки.

— Что там еще? — вспомнил Дюльфик. — Ватман? Вон бери, листов двадцать хватит? Хороший, правда, по одиннадцать копеек, жалко на стенку…

— Дюльфик, Дюльфик, — растроганно сказал Плющ, — приходи, падла, на новоселье. Только не сразу.

— Да, уж, — утомленно ответил Дюльфик.

— И куда теперь с этими авоськами и под дождем?

— Я помогу, до самого дома, — успокоил Кока.

Они добрались, наконец, тридцатым трамваем почти до Банковской улицы.

— Подожди, — сказал Кока и задумался. Затем он стал шарить по карманам и медленно длинными прокуренными пальцами перебирать мелочь на ладони, сдувая табачные крошки.

— Я добавлю, если что, — понял Плющ.

— А тебя не смутит, что я один?

— Ой, Кока, мне приходится так смущаться каждый Божий день. Тут рядом, коло собачьего садика, есть «Бецман».

«Бецман» или «Билэ мицнэ», стоило рубль двенадцать.

— Понимаешь, — извиняясь сказал Кока, только на билет и осталось. И так братец дает каждый день то рубль, то трешку.

В подвале было сыро и сумрачно. Да и в природе, серой и так, приближались законные сумерки.

— Вот я не антисемит, — вспомнил Плющ, — а как увижу Дюльфика, так хочется. КГБ он, падла, боится.

— Зажрался просто, — сказал Кока.

— Нет, ты понимаешь, все эти подпольщики, замученные тяжелой неволей, просто недокушали. Дали ему кецык пирожка. А он, падла, еще хочет. А кто им чего должен? Они дошли до того, что не понимают, что жизнь прекрасна! Ну, скажи, — горячился Плющ, садясь на корточки рядом с Кокой, — когда государство хорошо относилось к художникам?

Кока поджигал спичкой пластмассовую пробку.

— Разве что при Перикле…

— При Перикле, падла, Дюльфик был бы рабом! Да он и так похож на скопасовкого раба-точильщика.

— А он, бедный, думает — на Шагала, — рассмеялся Кока.

— Нет, — не унимался Плющ, — если ты профессионал, делай, что можешь, и у тебя будет возможность делать, что хочешь. Карла-марла ему мешает жить! Я думаю, Ван-Гог обрадовался бы, если бы ему заказали Лукича на фоне Петропавловской крепости. Только он бы не справился.

— Он бы ему ухо отрезал, — догадался, смеясь, Кока.

— Ничего, кепочку бы натянули, — уточнил Плющ.

— Слушай, — помолчав, сказал Кока, — что, в самом деле, мы не найдем здесь, на Балковской, доску для пола? Или фанеру какую-нибудь отдерем…

— Мысль, — одобрил Плющ, — давай, на всякий случай, темноты дождемся.

Они сидели на корточках напротив окна, прислонившись к стене, перед ними на табуретке стояла бутылка белого крепкого. Темнело, дождь то ли лил, то ли перестал, струйка по раме все текла. К окну подошел кошачьего цвета голубь, заглянул, наклонив голову, в комнату, ничего хорошего не увидел, или не разглядел, повернулся хвостом и медленно ушел.

— Ты про Люду Лебедь знаешь? — спросил Плющ.

— Да, и тридцати не было. Ей то за что? Не пила, не сплетничала. Работать стала по-человечески…

— А как случилось с Вовкой Гуслиным? — спросил Кока.

— Ну, Гуслин не просто спился, а еще и скурвился. Он думал, что бабки — это ему все. Нахватал авансов по колхозам, и давай. И повесился он как-то неприлично. Сплошные понты. Напугать жену хотел. Рассчитал время, когда она придет, с петлей стоял. Дверь стукнула, он и спрыгнул. А это соседка в коридоре. Жена где-то задержалась. Наверное, Аннушка масло пролила.