Онлайн книга «Поздно. Темно. Далеко»
|
Самым долгим почему-то был первый лестничный марш, непонятный затор образовывался и на третьем, у самого входа в зал. Если вы попадали в зал до обеденного перерыва, до двенадцати, шансы ваши успеть возрастали. В обеденный перерыв очередь почти вся расходится, освобождаются деревянные кресла вдоль стены, можно посидеть, но подремать вряд ли получится — опустевший зал долго еще полнится эхом перебранок, вздохов, смеха и откровенных истерик. Лучше пройтись по Арбату, но всегда в этот перерыв Карлу выпадает дождь, а зимой — метель. И все-таки нужно идти — выпить томатного сока с бутербродом, зайти в «Украинскую книгу», обрадоваться там сборнику стихов одесского знакомого и — не купить. Дело даже не в том, что жалко сорок копеек, — непонятные и потому неприятные знаки будто посылает Одесса, какая-то получается зависимость, но не та, которую чаешь, а формальная, никакая, даже враждебная. Как говорит Магроли — не то, не то! А то — дойти до Смоленской и зайти в пивнушку. Народу в это время мало, кружки свободны. Двадцать копеек нужно бросить в автомат, немного отпить, и еще двадцать — полная получается кружка. Можно еще купить несколько баранок по две копейки, немного отсыревших, с серой напаянной солью. Особенно кайфовать не стоит — и ливень разгорается, и перерыв скоро закончится. К тому же при тебе выкупленное только что золото (очередь выкупать — небольшая), а менты так любят заглядывать тебе в глаза… Небо совсем заволокло, темно в зале ломбарда, мокрые посетители возвращаются с каникул, раздаются гулкие голоса: — О-о, а я вас не узнала в этом плаще, где, думаю, моя, как сказать… — Смотрите, что делается, вы видели — град… — Молодой человек, я вам обещаю, раньше меня вы не пройдете… Пахнет мокрым трикотажем, мокрым дымом с лестничной площадки. — Закройте там кто-нибудь дверь! Невозможно… Господи, когда это кончится! Все — с большой зарплаты выкупаю. И Танечка тоскует по обручальному кольцу, еще бабушкиному, платиновому, с золотым покрытием, и перед Ленкой Репченко неудобно — два года уже лежит ее перстень, с дурацким камнем, сапфир, кажется. И тетя Женечка недвусмысленно вздыхает по золотому корпусу старых часов. И мой серебряный портсигар с мягкими краями, обтекаемый, как лягушка. Сколько сейчас? — три, виден, кажется, свет в конце трубы или чего там, сейчас очередь распадется по окошкам, тут надо не прогадать, выбрать лучшую. В окошке номер четыре — самая проворная, но там — цыгане, туда нельзя. У цыган целые мешки со столовым серебром, это очень долго, к тому же они галдят и спорят с приемщицей, мешают ей работать, так что она не выдерживает, кричит: — Все. Или вы замолчите, или я закрываю. И на что уходит время — все перезакладывается много раз, так нет, золото заново проверяется кислотой, серебро скоблится. Ведь сама же скоблила четыре месяца назад, вон, след остался. Незнакомые люди здороваются друг с другом, так примелькались, печальные попадаются и красивые арбатские старушки. Известная актриса вертит головой, и часто — бережет, наверное, лицо — отгоняет взгляды, чтоб не налипли. В четыре часа — десятиминутный перерыв. Оно понятно — работа у них собачья. Так, посмотрим: четыре, одна ушла, подойдет — пять человек на пятьдесят минут. Есть шанс… Без десяти пять счастливый Карл вышел на Арбат — очередная заноза вынута, послезавтра можно ехать в деревню. И Таня обрадуется — тоже не рассчитывала на такой скорый аванс. Ладно, в сентябре выкуплю все раз и навсегда. Все-таки я барствую, — думал Карл, — свободен, два, а то и три объекта в год — сколько это выходит в месяц? Тяжелая, правда, работа — в сорок три года скакать по лесам с ведрами раствора, с ящиками смальты. Но вот, и недели не прошло, а уж забыл — и гирлянды лампочек на лесах, то слепят, то темно, и подгибающиеся ноги в девять вечера, а еще убирать весь этот мусор, и ехидный голосок жаворонка Вовки Шорина в семь часов утра: — Карл Борисыч! Извольте кашку кушать. Ему хорошо, он в десять, пол-одиннадцатого спит, как младенец, а ты только разгуливаешься. Хорошо хоть ребята свои, и Вовка, и Илюха, а то такие в комбинате волчары, не дай Бог. С появлением Илюхи и вовсе все изменилось. Молодой, шустрый, поначалу слегка пижонивший, он начисто изменил весь характер этих поездок. — Мужики, вы что, с ума сошли? Почему вы картинки не пишете? Шорин, монументалист с двадцатилетним стажем, окончивший Строгановку, махнул рукой: — Эх, Илюха, баловство это. Семью кормить надо! — Ты прямо сейчас, вечером, собрался кормить семью? — Вечером надо спать, — сказал Вовка и накрыл голову одеялом, выставив, однако, ухо. — Ну а ты, Борисыч, сдурел? — Я, в некотором роде, стихотворец, — изобразил надменность Карл. — Что-то ты не больно творишь после работы. В общем так, старый, — я заказываю завтра подрамники в столярке, скажу — надо для мозаики. — Скажи — кассеты для сухого набора, — прошелестел Шорин из-под одеяла. Илюха писал бойко, широко, в стиле Суриковского института, требовал критики: — Я же пацан, так что, деды, давайте! — Ладно, — прищуривался Шорин, — только ты не обижайся… Карл после многолетнего перерыва долго не решался. — У меня и красок-то нет, — отговаривался он. — Да вот же краски, вот! — горячился Илюха. — Купим еще. И Карл сломался — стал вспоминать какие-то блики, какие-то перистые акации, серое море, белый пароход… Через неделю дрогнул Шорин: — Ну, и какой холст вы мне выделили? По этому поводу напились, хоть и будний был день. Карл строго следил за протоколом: первая — со свиданьицем, вторая — простокваша (просто квасить), третья — здоровье дам, четвертая — за святое искусство. Дальше — по вдохновению. У Вовки и Илюхи было общее редкое качество — они в разговоре применяли первые попавшиеся слова. Илюхины слова были изысканнее, например, «альтернатива», Вовкины зато — жизненные. На полном серьезе провозглашал он: — За здоровых дам! — и еще сердился, когда смеялись. Или на стенке, где поется, как в бане, напевал: — Мы дети Гагарина… Из этой поездки Карл привез четыре работы. Надо бы красок купить, но как дойдет до дела — жаба душит. Завтра же куплю рублей на тридцать. И фабричного картона. Вернусь из Чупеева — стихи ночью, картинки — днем. Дилетантствовать так дилетантствовать. В конце концов, Леонардо — чем не дилетант! Шестой час, побродить немного и позвонить Алеше, должен скоро прийти с работы. Алеша жил на Арбате, в Серебряном переулке, не виделись уже больше месяца. Но если покупать краски, сколько тогда можно пропить? С аванса — рублей двадцать-тридцать… Отложить сейчас, про остальные — забыть. Хорошо бы домой добраться. Завтра надо раскидать — что куда. Кооператив и коммунальные услуги — за три месяца. Репченкам — червонец. Продуктов в Чупеево — на полтинник. Больше все равно на себе не утащишь. Ладно, потом. |