Книга Переучет, страница 10 – Эрленд Лу

– Злишься ты тоже много лет.

– Сейчас не как всегда.

– Может, с этого и начнем?

– Некий Рогер Кюльпе чудовищно разгромил меня в «Университете», таких ужасных рецензий про меня еще не писали.

– Студент?

– Да.

– Нина, не принимай близко к сердцу писульки в «Университете». Тебе это не по чину. Профессионалы так не реагируют.

Нина находит рецензию и протягивает ее Ларсу. В процессе чтения он несколько раз хмыкает.

– Забавно. Даже не знал, что нынешние студенты такие чумовые. Прямо даже бодрит.

Пластинка доиграла до конца. Игла сместилась к самому центру, держатель иглы мягко поднялся за секунду до того, как она вышла бы за бороздки, и плавно отъехал на место. Ларс встал и перевернул пластинку. Он один из редких людей, кто так и не присягнул компакт-дискам и сохранил верность вертушке. Все двадцать лет, пока производители не надумали вновь начать выпускать винил, Ларс слушал старые записи. И, за редкими отступлениями, так и продолжает. В кабинете квадрофонический звук. Некоторые клиенты приходят исключительно из-за музыки. Пусть им давно не удается поработать с Ларсом, за звук они платят охотно.

– Мне кажется, нам надо заняться сексом, – говорит Нина.

– Дорогая моя, сладкая моя, милая моя, – отвечает Ларс, – мы ведь говорили об этом много раз. И ввели правила на этот счет.

– Правила придумал ты.

– Но ты с ними согласилась.

– Я притворилась, что соглашаюсь.

– Дело не в том, что у меня нет желания. Но это, как ни посмотри, все же непрофессионально. Сама знаешь, из такого смешения ролей ничего хорошего не выходит. Из всех моих клиенток это вышло удачно всего с несколькими.

– Включая меня.

– Удачным все было совсем недолго, Нина, а потом сделалось запутанно и, судя по моим ощущениям, утомительно.

– Мы много лет не пробовали.

– Думаешь, сейчас будет иначе?

– Я уверена. И я точно знаю, ты все еще считаешь меня привлекательной.

– Знать это точно ты никак не можешь.

– Конечно могу. Бента доложила, что ты говорил обо мне на тусовке после первомайской демонстрации, у Йоргена с Меттой.

– Да, в отличие от многих в нашем поколении у тебя по-прежнему и формы, и прелести, и стать… я обратил на это внимание, чего греха таить. Но все же твоя идея не кажется мне удачной.

– Предлагаю мячик для гольфа.

– Ты имеешь в виду, что я могу получить мячик, если пересплю с тобой?

– Да.

– Тогда я хочу сперва посмотреть мяч.

Нина вытаскивает мячик и показывает.

– Это не мяч для гольфа.

– Ну, для мини-гольфа.

– Эти меня не так интересуют. Разве что элитные серии.

Нина встает и подносит мячик к глазам Ларса. Поворачивает его, давая получше рассмотреть. Ларс хотел бы потрогать его, но по серьезно-торжественному выражению Нининого лица понимает, что это будет уже слишком.

– Китайский, – наконец говорит Ларс. – Не бог весть что.

– Но все же немножко?

– Самую малость.

– У тебя ведь нет такого в коллекции?

Нина бросает взгляд на коллекцию, это несколько сотен больших и маленьких мячиков. Ларс никогда не рассказывал, почему он их собирает, а Нина не спрашивала.

– Да, именно такого у меня нет, – говорит Ларс.

– Тогда я предлагаю так: ты получаешь мяч, мы имеем секс и за этот час ты берешь с меня всего двести крон.

– Нина, мне нужны деньги. Двести крон существенно меньше того, что требует моя гордость.

– Но к деньгам ты получишь еще и секс.

– Секса хочется тебе.

– Тебе тоже немножко хочется, я же вижу.

– Ниже двухсот я не опущусь.

– Хорошо. Но тогда я хочу получить действенную психологическую помощь. Тебе придется сказать что-нибудь, что мне поможет.

– Не вынимай душу, ладно?

– И мне надоел «Крафтверк».

– Ты предпочитаешь полную тишину? Будет непривычно.

– Поставь Джони Митчелл.

– Какой альбом?

– «Blue».

Ларс поднимается, находит пластинку на семиметровой, если не больше, полке, вынимает диск из конверта, ставит на вертушку, снова ложится на диван, отхлебывает из бокала с коньяком и вопросительно смотрит на Нину.

– Это ты должен говорить, – отвечает Нина.

Ларс вздыхает.

– У меня было всего три самоубийства, представляешь, Нина. У всех моих коллег цифра выше. Мне даже как-то раз подарили за это бутылку вина. В знак восхищения мной. Они скинулись на эту бутылку, представляешь? К сожалению, вино было обычное столовое, но их порыв меня тронул. С тех пор я котируюсь очень высоко. Когда обращаются за помощью ко мне, дело не кончается самоубийством.

– Очень хорошо. Но ты должен говорить обо мне, Ларс, и так, чтобы мне полегчало. Чтобы я ушла отсюда в лучшем настрое, чем пришла. Разве не в этом смысл терапии?

Ларс замолкает, молчит, собираясь с мыслями, наконец садится.

– Дорогая Нина, – говорит он. – Ты не просто интересный человек и привлекательная женщина, ты еще мой любимый лирический поэт и всегда им была. Тебе, возможно, неизвестно, но «Босфор» поступил в продажу уже дня два назад. Книготорговец в ближайшем книжном даже выставил его в витрине, и я купил и прочел книжку в тот же день. Не один раз, а два. Отличный сборник, Нина, правда. Очень твой. И откровенный в главном, я думаю, ты сама не отдаешь себе отчета в степени его откровенности. Много лет у тебя было чувство, будто ты пишешь потому, что все остальные поезда ушли. Ты словно бы сама не понимаешь, чем занимаешься. Ты больше не различаешь, где твоя жизнь, а где – текст. Так ты говорила мне. Ты сожгла в жизни столько мостов, что уже не ведаешь, на каком острове оказалась. Твоя проблема в этом. Но пишешь ты честно, уверенно и красиво. Ты так близко принимаешь к сердцу рецензии потому, что перестала разговаривать с нами, твоим окружением, о своих стихах. И единственными твоими литературными собеседниками остались критики, поэтому их измена больно тебя ранит. А изменяют они по той причине, что не знают тебя. Будь они знакомы с тобой так же, как я, они бы увидели, что ты пишешь хорошо, может быть, как никогда хорошо. Просто ты в разных обоймах с критиками. Те, которых ты знала и я знал, жили еще более полной жизнью, чем мы, поэтому их уже нет в живых. Так что ты некоторым образом расплачиваешься за свою воздержанную жизнь. Хотя я знаю, что ты была не в разы воздержаннее критиков, а лишь немного более, поэтому я думаю, тебе осталось лет десять-пятнадцать всего, и мне кажется, тебе пора расслабиться, избегать творческого стресса, тебе не надо ничего доказывать, ты, в общем-то, никогда не любила писать, разве что в самые первые годы, а дальше сочинительство стало для тебя морокой с постоянными денежными заботами и страхом не оказаться на высоте. Мне самому отпущено еще меньше лет, чем тебе, но это нормально, свои пластинки я уже прослушал много раз, а дети выросли и в состоянии сами о себе позаботиться, как и Людвиг.